Отец пережил это стойко, дав возможность дочери самой строить свое счастье. А мама, кажется, и не заметила ее ухода из дома. Папа… Эллис вытерла слезы и попыталась успокоиться. Будь он сейчас жив, разве шла бы она такая несчастная, никому не нужная, через весь Манхэттен под проливным дождем?.. Он всегда учил ее не жалеть себя. «Жалость к себе – это самое паршивое чувство, в котором можно застрять на многие годы, – говорил он. – Если тебе плохо – переживи это, найди выход, выправь ситуацию. Потом ты сможешь себя похвалить, побаловать. Баловать себя нужно обязательно, особенно если ты женщина. Но жалеть – никогда».
Хорошо бы Беатрис была дома! Она поможет. Хотя бы утешит. А прохожие все оборачивались. Да, она была заметной девушкой. Одевалась Эллис, как и многие фотографы, в стиле «городской турист» – в удобную одежду со множеством карманчиков (профессиональная привычка), но даже ее куртка-балахон не могла скрыть роскошной фигуры, которая всегда привлекала мужчин.
Эллис начала успокаиваться, ее всегда успокаивала долгая ходьба по улицам. Внимание Санта-Клаусов бодрило, и даже острая обида на Фрэнка начала потихоньку вытесняться другим чувством: а может, все к лучшему?
Хоть бы Беатрис была дома! Ее компаньонка, с которой они вот уже три года делили квартиру в Гринич-Виллидже, была уникальной дамой. Имея роскошную внешность, круглую сумму на счету от бывшего мужа-миллионера и должность начальника отдела в одном из банков Нью-Йорка, она вела двойную жизнь. Днем Беатрис была «бизнес-леди»: то есть жесткой, деловой, безукоризненно пунктуальной и сдержанной во всем. Внешний образ для этого Беатрис подобрала соответствующий, хотя и немного карикатурный, на взгляд Эллис: строгий костюм, тугой пучок светлых волос на затылке и небольшие квадратные очки, кокетливо спущенные на кончик носа, так, по ее словам, проще чувствовать себя экономистом. Но иногда вечерами Беатрис осчастливливала окружающих: снимала очки и распускала старушечий пучок, и в ночных клубах, куда подружки непременно заглядывали хотя бы раз в неделю, умудрялась в свои тридцать пять собрать столько поклонников, сколько, правду сказать, Эллис, при ее молодости и броской внешности, не могла найти за неделю. По этому поводу на следующее утро у них случались ядовитые пикировки, потому что Эллис, относившаяся к ней, как к старшей сестре, не могла пережить, что та бессовестно уводит у нее поклонников из-под носа, но всерьез подруги ни разу не ссорились. Беатрис была незаменима, как воздух. Ее беспринципный оптимизм, вечная ирония на устах и сильный решительный нрав – пожалуй, единственное, что не дало Эллис совсем пасть духом после гибели отца да и по сей день поддерживало. Просто рядом с Беатрис все жизненные проблемы воспринимались просто как проблемы, а не становились катастрофой вселенского масштаба. А уж радости переживались в два раза сильней.
Чуть приободрившись от этих мыслей, Эллис зашагала быстрее в направлении своего квартала. Ничего. Может, Беатрис поможет выкрутиться, у нее же всегда есть деньги, значит, за жилье они заплатить смогут. А остальное… а остальное – ерунда.
Ключи от дома, как выяснилось, Эллис оставила на рабочем столе, когда в оцепенении выходила от редактора. Вдавливая кнопки домофона, она нетерпеливо перебирала ногами: лучшая подружка долго не открывала дверь. Это могло быть по двум причинам: Беатрис не одна, и тогда ей придется стоять тут неизвестно сколько, или что-то случилось, что, впрочем, как и первое, заставит ее мокнуть под снегом. Но через минуту Беатрис выскочила на крыльцо и что есть мочи заорала мимо Эллис:
– Цезарь! А ну иди сюда, или останешься завтра без индейки!.. О господи, Эллис! А я не открываю, думаю – кто-то чужой. Ты же должна быть на работе. Или с ключами. Что-то случилось?.. – С каждой фразой Беатрис сосредоточенно понижала голос и хмурила брови, а на последних словах дошла почти до таинственного шепота: – Случилось, да? Так, ну-ка давай заходи быстрее… Цезарь!!! – резко выкрикнула она напоследок, так что Эллис вздрогнула, и, не дожидаясь ответа, повела подругу в дом.
Цезарь был лучшим котом на свете, толстым, ленивым и умным, по этой причине Беатрис и ее мама – капризная старушка из маленького городка близ Нью-Йорка – постоянно делили его между собой. Его редкое присутствие в доме у своей законной хозяйки создавало атмосферу истинного уюта, такого теплого и покойного, что Эллис хотелось свернуться калачиком в кресле рядом и урчать от удовольствия под стук дождя за окном. Но сейчас было не до него. Ведь она может потерять и этот дом, и этот уют, и Цезаря… Конечно, у Бетрис было столько денег, что она могла оплачивать три квартиры и за себя, и за Эллис, лишь бы не жить рядом с мамочкой в собственном доме. Но Эллис предпочитала честно вести дела: пополам, значит, пополам. И платила всегда сама.
Остановившись на пороге кухни, Беатрис жестом пресекла всякие ее попытки заговорить и резко сказала:
– Сначала горячий кофе. Потом будем плакать. А пока – марш в ванную!
Под душем Эллис казалось, что вместе с водой с нее стекает какая-то чернота. Она старалась смыть мрачные воспоминания, но слезы непроизвольно струились по лицу вместе с каплями душа. К горячему кофе она вышла уже немного успокоенной, во всяком случае, способной внятно излагать свои мысли.
Беатрис критически смотрела на нее своим «фирменным» взглядом: иронично приподнятая бровь, сдавленные уголки губ и ямочки на щеках. Это означало, что внутренне она смеется.
– Ну?
– Вот и ну! – Эллис плюхнулась в кресло.
– А по существу? Что произошло? Ты была похожа на ощипанную курицу, которой чудом удалось сбежать с конвейера.
В этом была вся Беатрис: она никогда не жалела вслух, ни разу Эллис не слышала от нее слов утешения, какие обычно говорятся в подобных случаях. Ее манера общаться всегда отличалась резкостью, саркастичностью и откровенностью, но Эллис помогало. Это называлось у подруг «шоковой терапией».
– Беатрис, меня уволили с работы, меня бросил Фрэнк, мама мне отказалась дать денег, а послезавтра наша хозяйка позвонит в дверь и потребует очередной годовой взнос. Ты не могла бы…
– Начало хорошее, – перебила ее Беатрис. Она почему-то утратила свое «шоковое» выражение лица и стала серьезной. Очень серьезной. – Ну а ты ничего не путаешь?
– В смысле? – Эллис устало подняла на нее глаза. – Мы же всегда вносим плату после Рождества.
– Нет, в этом вопросе, я вижу, ты не потеряла трезвого ума. Меня волнуют Фрэнк, мама и редактор. Ты не преувеличиваешь?
– Я бы с удовольствием, но Фрэнк уехал к жене, мама послала в казино, а редактор выдал документы и помахал ручкой.
