— Я хочу вам рассказать одну историю, — начал Погорелов. — В свое время в Оптинский скит поступили послушниками двое молодых людей из числа лучших представителей местного дворянства. Они были двоюродными братьями, и оба были женаты на красивых молодых женщинах. И вот, представьте себе, преуспевающие, обеспеченные, имеющие любимых жен молодые люди, примерно вашего возраста, добровольно отказываются от всего этого и поступают послушниками.
— Гусары-схимники, — пробормотал я, слушая тем не менее очень внимательно.
— Когда мужья, уже одетые в подрясники, пришли в гостиницу, чтобы проститься со своими женами, то прощание это, по воспоминаниям очевидцев, получилось столь трогательным, что заплакали даже старые монахи! И действительно — молодые люди добровольно расстаются с любимыми женщинами, чтобы посвятить себя служению Богу! А знаете, что сказала одна из жен, когда у нее поинтересовались, почему они с мужем решились на такой шаг?
— Детей не было?
— Не в этом дело. Она сказала: «Мы были слишком счастливы»! Страх от избытка земного благоденствия.
— Жуткая история! — заметил я.
— А, может, вдохновляющая?
— Ну-ну. А что стало с женами?
— Они устроили в своих имениях женские общины, где сами стали настоятельницами.
— Да, круто… — отозвался я, сокрушенно качая головой.
Видимо, это — самый яркий пример того, что крайности сходятся — и от несчастья, и от высшей степени счастья люди впадают в безумие и совершают самые сумасбродные поступки, не в силах совладать ни с тем, ни с другим… Когда-нибудь я вам расскажу одну историю про свою однокурсницу — самую красивую женщину, которую я когда-либо знал в своей жизни… Кстати, мне тоже хотелось совершить что-нибудь экстравагантное — например, повеситься.
Миновав территорию монастыря, мы очутились в сосновом лесу, где находился Оптинский скит.
— Да что это такое — скит? — спросил я. — Тайное убежище или келья?
— Сейчас сами увидите, тем более что мы уже пришли.
Скит на самом деле стоит того, чтобы его посмотреть. Фактически тот же монастырь, только в миниатюре — обнесен невысокой каменной оградой, покрытой белой известью, а внутри разместилось нечто вроде небольшого поселка из продолговатых одноэтажных домиков-келий.
— А теперь кто здесь живет? — с удивлением спросил я, увидев, как из одного такого домика вышла статная молодица в одном купальнике и принялась раскладывать подушки на заборе.
— Обычные люди, я в одной семье даже футбол в этом году смотрел, чемпионат мира… В 1927 году скит был закрыт, и вместо монахов сюда поселили обычных людей. У них даже есть почтовый адрес — Оптино, Пионерская улица.
— Пионерская?
— Ну, теперь не знаю, может, уже и Патриаршая.
— Занятно.
Кроме таких домов, в центре скита высилась небольшая деревянная часовня, а за ней, немного поодаль друг от друга, два двухэтажных особняка: в одном музей Толстого, в другом — Достоевского. В самом углу скита был вырыт небольшой живописный пруд, на берегу которого сидел рыболов в соломенной шляпе и с удочкой.
Вход в музей Достоевского нам открыла подвижная и словоохотливая старушка, явно обрадованная случайным посетителям. Впрочем, несмотря на всю ее готовность рассказывать и показывать, смотреть было особенно нечего — письмо Достоевского, его трость, диван и стол из какой-то дворянской усадьбы, несколько старых литографий и схем. Быстро обойдя оба зала на первом этаже («На втором этаже вообще нет никакой экспозиции», — сказала смотрительница), я заскучал. А когда узнал, что сам Достоевский никогда и не жил в этом доме, а «Братьев Карамазовых» начал писать в гостинице, которая находилась снаружи монастыря, со стороны реки, и была разрушена во время последней войны, то совсем разочаровался и, оставив Погорелова беседовать со смотрительницей, вышел на крыльцо.
«А интересно было бы завести любовницу в таком месте, — закуривая и выпуская дым в голубое небо, лениво подумал я. — Насколько же романтичнее заниматься любовью в скиту… Фу, черт, какие дурацкие мысли, а все потому, что похмелье замучило… Где там этот чертов Погорелов, пора, наконец, за пивом». Я уже было повернулся, как вдруг мое внимание привлек звонкий детский крик. Непонятно откуда появившись, в мою сторону, не спеша, двигались девочка лет пяти и стройная молодая женщина не старше двадцати пяти. Причем обе были одеты в белые платья.
— Что за прелестное видение, — сквозь зубы пробормотал я.
Девочка радостно прыгала и теребила мать, которая улыбалась и что-то ей говорила. Чем ближе они подходили, тем более внимательным становился мой взгляд — женщина была очень привлекательна. Ее кожа, покрытая ровным, светло-шоколадным загаром, чудесно гармонировала с распущенными каштановыми волосами. Ослепительно белое платье застегнуто на пуговицы и стянуто в талии поясом, а удивительно пикантные ноги, блестящие от загара, обуты в белые туфли на высоких каблуках, более предназначенные для танцев, чем для хождения по траве.
Когда женщина подошла совсем близко, я прямо-таки ощутил исходящий от нее аромат бодрости и здоровья, особенно когда увидел, как подол этого отглаженного и накрахмаленного платья, расстегнутого внизу на две пуговицы, легко скользит по упругим, лаковым ногам, обнажая стройные колени. От легкого аромата ее духов кружилась голова и неудержимо тянуло прикоснуться к этой спелой и свежей упругости. Поднимаясь по деревянным ступеням и проходя мимо меня, уже изрядно взволнованного, она внимательно и насмешливо взглянула в мою сторону умело накрашенными глазами и, наклонившись к дочери, сказала:
— Подожди меня на улице, Даша, а я пойду поговорю с Марьей Петровной.
— Хорошо, — кивнула дочь, а мать, сопровождаемая моим восторженным взором, простучала каблуками по веранде и скрылась в доме. Почти сразу же после ее ухода девочка приблизилась ко мне и доверительным тоном, как старому другу (так могут обращаться только дети), сказала: — Вы там ходите поосторожнее, а то у нас бык на всех бросается.
— Какой бык? — не понял я.
— Бык из колхозного стада. Он сейчас, на речке пасется. Знаете, какой страшный!
— Да уж, представляю себе… Зато какая у тебя мама красивая! Вы откуда взялись-то?
— А мы здесь живем. А моя мама работает экскурсоводом в музее.
— Постой, постой, а кто же тогда Марья Петровна?
— А она смотрительница. А вы что здесь делаете?
У девчонки была очень симпатичная загорелая мордашка и такая забавная манера растягивать гласные, начиная каждое предложение с буквы А, что я невольно стал ее передразнивать.
