Голос его надломился, и по щеке скатилась слезинка. Стивен успокаивающе положил ему руку на плечо и сказал:
—Я понимаю, что ты чувствуешь. Мы снова съездим сразу после восхода солнца. Как только станет светло, мы сможем обшарить парки и по холмам тоже пройдемся.
Он не сказал, не осмелился произнести вслух, что к тому времени они, возможно, будут искать не столько Элизабет, сколько ее мертвое тело.
Через несколько часов измученная Элис Уэйкфилд поднялась с мягкого кресла, в котором она немного подремала, и направилась на кухню вполнять воскресный утренний ритуал. Она понимала, что обязана продолжать жизнь своим чередом, чтобы сохранить здравомыслие во время этого сокрушительного испытания.
Доставая банку с кофе, миссис Уэйкфилд думала, что все это выглядело страшно нереально.Ведь только накануне вся семья находилась вместе вот в этой самой комнате, собравшись за кухонным столом. А теперь Элизабет исчезла. И миссис Уэйкфилд никак не могла согласиться с ужасным предположением, сделанным полицией после того, как они отпустили Макса Делона. Они старательно намекали ее мужу, что, возможно, Элизабет совсем и не пропала. Возможно, она... сбежала. Конечно, семья отвергла эту идею. Они отлично понимали, что Элизабет никогда бы в жизни ни от чего не сбежала. Да и, кроме того, Элизабет в последнее время была так счастлива. Так какая же у нее могла бы найтись причина, чтобы сознательно нанести своей семье подобный удар?
И все-таки, коль скоро уж полиция допускала такую возможность, то, как сознавала миссис Уэйкфилд, они не стали бы прилагать особых усилий к поискам ее дочери. И если так и произойдет, то разыскивать Элизабет придется родным и друзьям.
Спустя некоторое время она крикнула в сторону гостиной:
—Завтрак готов.
Ни у кого не было настроения есть, но миссис Уэйкфилд подчеркнула, что важно, мол, хотя бы попытаться.
—А ты просто обязан поесть, Стивен, — уговаривала она сына. — Ради Лиз обязан. Ты не можешь отправляться разыскивать ее на голодный желудок. Тебе понадобятся силы.
Миссис Уэйкфилд не говорила так со своим сыном вот уже много лет, и ее материнские упреки возымели свое действие.
—Да, мама, ты права, — сказал Стивен, вгрызаясь в гренок, который она положила перед ним. — Спасибо.
Элис Уэйкфилд уговорила позавтракать и Тодда, который уже так давно нес дежурство в их доме.
Однако она так ничего и не смогла сделать, чтобы заставить поесть дочь. Джессика непонимающим взглядом смотрела на стоявшую перед ней тарелку. Да разве могла она даже думать о еде, когда ее сестра, возможно, погибала от голода в каком-нибудь Богом проклятом месте?
И почему это все? Да потому, что она, Джессика, слишком уж погрязла в собственных любовных интрижках, чтобы хотя бы минутку подумать о своей сестре. Да, Элизабет, возможно, захватил кто-то другой, но все-таки Джессика считала именно себя ответственной за исчезновение сестры. В ее голове снова и снова проигрывался рефрен бесконечных «а что, если бы?», которые приходили ей на ум всю эту ночь. А что, если бы она соизволила уделить внимание тем намекам, которые подсказывала ей интуиция? А что, если бы она подождала, пока вернется Элизабет? А что, если бы она довела до конца свое побуждение позвонить Максу и спросить о сестре перед уходом на прием? Что, если бы она не солгала Тодду? Все это, возможно, и не предотвратило бы исчезновения Элизабет, но зато все узнали бы об этом на несколько часов раньше! Драгоценных часов. Того времени, которое, быть может, помогло бы властям настигнуть преступника.
И потом еще этот Макс... Люди часто предполагали самое плохое, когда речь заходила о нем. Он слонялся туда-сюда но Ласковой Долине с самыми настоящими уголовными типами... и эти его браслеты с металлическими шипами, этот хмурый вид, с которым он шатается по школе... Да, отмыслей о нем легче не становилось. Впрочем. Джессика была согласна со Стивеном: все это было в Максе показным, некой оболочкой, а не его сутью. Джессика просто не могла представить, чтобы Макс сделал с Элизабет что-то дурное, особенно если учесть, что он рассчитывает на ее по мощь но английскому языку. И тем не менее Джессика была, мягко говоря, рассержена на него. Но при этом она, конечно, понимала, что не может возлагать на Макса полную ответственность за все это. Если бы она пораньше сообщила об исчезновении сестры, то Максу попросту никогда и не пришлось бы забираться в ее автомобиль.
И независимо от того, нравилось ей это или нет, Джессика снова и снова возвращалась к тому же самому постыдному осознанию: ей некого было винить, кроме самой себя.
Дольше всего Элизабет тревожило отсутствие света.
Нет, не то чтобы в этом ее ветхом прибежище было совершенно темно — Карл оставил для нее включенным верхний свет, чтобы она могла читать, но эта тусклая лампочка бросала но всей комнате жуткие отблески, образуя по углам тени, что только усиливало ее страхи.
Ах, если бы только она смогла увидеть солнце! Но все окна были заколочены. В крошечные щели между деревянными планками просачивались лишь тоненькие струйки света. Но их было совсем недостаточно, чтобы справиться с ощущением клаустрофобии, вызванным заточением в этой маленькой комнате.
Так что же может заставить кого-то сотворить такое в отношении другого человека? Элизабет думала об этом, не переставая отчаянно и бесплодно сражаться с веревками, которые удерживали ее на маленьком деревянном стуле. Карл утверждал, что любит ее, и, тем не менее, он вырвал ее из всего в жизни, лишил родных и близких. Он заточил ее в месте, которое было ничем не лучше тюремной камеры. Мышцы ее ныли от неподвижности, она была в ужасе и помимо всего прочего ею овладело чувство невыносимого одиночества. Элизабет пришло в голову, что, быть может, сам Карл все это время испытывал чувство такого же рода. Так не это ли чувство и заставило его совершить бессмысенное похищение? Но что бы там ни стояло за его отчаянным и лишенным логики поведением, Карл был свободным, тогда как Элизабет была его пленницей.
Ей было интересно, что же там происходит снаружи, за стенами этой заколоченной лачуги. Разыскивает ли ее полиция? Есть ли у кого-то подозрения в отношении Карла?
А потом те мысли, которые она пыталась подавить с самого начала своего тяжкого испытания, принялись пробивать себе дорогу в ее сознание. Мысль о ее семье, о Тодде... Ей было ужасно больно представлять, через что им приходилось пройти. Она понимала, что они безумно встревожены. Ах, если бы только был какой-нибудь способ передать им послание и дать знать, что она все еще жива!
