— Фрау Настя случайно не связана с партизанами? — неожиданно спросил у нее Брунс и пристально посмотрел на нее.
Она не испугалась, ответила:
— Что вы, господин ротенфюрер! Партизаны в лесах прячутся. Бородатые и страшные. Коммунисты да комсомольцы. А я что? Беспартийная...
Выпив вино, он стал болтливым и надоедливым. Настя смотрела на него и думала: симпатичный, можно сказать, красивый, и военная форма ладно сидит на нем, только больно уж эта форма не нравится ей. И эта повязка на рукаве с ненавистной свастикой. А что за мысли в голове у этого молодого вышколенного фашиста, о чем он думает? О скорой победе? Навряд ли он об этом теперь размышляет. Победа ему и не мерещится. Все его помыслы о том, как бы уцелеть, выбраться из этой каши, которую безрассудно заварил бесноватый фюрер. Брунс, может быть, все еще слепо верит в своего кумира, а возможно, эта вера давно пошатнулась. Кто знает, о чем думает вот в эти минуты ротенфюрер Брунс? Что беспокоит его и что тревожит?
— Давайте выпьем за победу доблестных войск Германии, — сказала Настя, преданно посмотрев ему в глаза.
Брунс улыбнулся, но улыбка моментально испарилась, глаза стали серьезными, он, видимо, уловил иронию в предложении собеседницы, подняв рюмку, сказал:
— Выпьем, фрау Настя,— и начал медленно пить вино.
Она тоже выпила. Они сидели друг против друга и молчали. Настя глядела на него и думала, что этот молодой офицер по фамилии Брунс, так блестяще начавший свою карьеру, не очень-то весел, хотя и улыбается, делает вид, что все идет как будто бы хорошо, что он счастлив и доволен. А какое же это счастье? Да и было ли оно у него? Даже в те дни, когда торжествовал фашизм, захватывая все новые и новые земли, счастье Брунса было непрочным, иллюзорным.
«Какие мысли кружатся в голове у Брунса?— думала Настя. — Неужели все еще он надеется на победу? Гитлер постоянно вдалбливает в головы своим солдатам и офицерам, что появится новое оружие — и тогда... Что тогда? Да и будет ли изобретено это оружие?»
— Ты не веришь, Настя, в нашу победу,— сказал, наконец, Брунс, глядя на нее повлажневшими глазами
Она не ответила ему, не знала, что сказать, слово бы растерялась, а он глядел на нее и ждал.
— Почему же? — помедлив, сказала она тихо. — Ведь Германия так сильна, а временные неудачи… Что ж, они бывают.
Она поняла — он не поверил ей,— лицо приобрело выражение отчужденности, стало почти враждебным. Ей казалось, что он разгадал ее мысли,— смотрел подозрительно.
— Если не веришь, Настя, в нашу победу,— продолжал он,— то с какой целью ты пошла к нам работать? Ну, с какой? Я хочу знать. Скажи мне...
Она оробела, что-то холодное и колкое пробежало по спине. Пыталась подавить в себе волнение, скрыть его от проницательных глаз фашиста. Она ненавидела его в эти минуты и молчала. А он спросил снова:
— Ведь сомневаешься?
— Да, сомнения есть,— ответила она неожиданно для себя,— но я все же
надеюсь.
— На что надеешься?
— На вашу победу, Курт.
— Да, мы победим. — Он вскочил с места, забегал по комнате, продолжал громко кричать, словно бы утешая себя этим криком: — Фюрер найдет средства и способности для подготовки нового, еще более сокрушительного наступления! Он отомстит большевикам за Сталинград и за летнее поражение под Курском! И ты учти, Настя, что война идет на вашей территории.
Сразу захотелось ответить, что война идет пока на нашей, но придет время — будет вестись и на вашей, то есть на немецкой земле. Она ответила ему так — только не словами, а всем выражением своего лица: торжествующе поглядела на него, и он сначала не мог понять, почему она радуется. Потом, наконец, понял, но приблизительно, не уяснив до конца всю глубину ее торжествующей радости.
— Ты не веришь в победу, Настя! Я по твоему лицу вижу — не веришь!..
— Что ты, что ты, Курт! Я преданно служу Германии. Ведь недаром изучила немецкий язык. Работаю на вас, и назад поворота нет. Если победят русские, они меня расстреляют.
— Это верно,— согласился он,— они не помилуют тебя и других, подобных тебе. Таких, как полицейский Синюшихин. Он, кажется, был у тебя?
— Заходил,— ответила Настя,— ведь мы земляки, почти из одной деревни.
— О чем он с тобой говорил?
— Приставал с любовью...
— Это он, грязный полицейский? Как он посмел?
— Я выпроводила его. Я ведь замужняя.
— Замужняя? — Он вопросительно посмотрел на нее, словно не веря ее словам, хотя знал, что муж у нее был: наводил справки, когда принимали переводчицей. — Муж был, а теперь его нет... Война, Настя, такая война…
Да, она понимала, что такая страшная война убивает ежедневно сотни и тысячи людей. Разрушены и сожжены города и деревни — все живое и неживое: война ничего не щадит.
— А может, он жив, муж мой...
— Он там, у красных? Возможно, и жив. Вернется и спросит у тебя, что ты делала здесь. Что ему ответишь?
— Да, ответ буду держать я. Но ведь Красная Армия, вы говорите, будет разбита. И Федор мой не придет, если и живой он.
— Ты изменила ему, Настя.
— Я? В чем?
— Он там воюет за Советскую власть, а ты здесь служишь нам. Разве это не измена?
Она почувствовала, что краснеет, хотя и понимала, что нет у нее вины перед Родиной, перед мужем. Она чиста во всем. И все же было стыдно сидеть рядом с фашистом, разговаривать с ним — сама эта близость словно бы оскорбляла ее. Ведь легче там воевать в открытую, на линии фронта. Но и здесь война не менее опасная, но более сложная, и тут на каждом шагу тебя подстерегает смерть.
— Не будем загадывать на будущее,— сказа она,— важно то, что мы сейчас вот живем. А что завтра будет — мы не знаем.
— Это верно,— согласился он,— будем жить сегодняшним днем.
Брунс заулыбался и, приблизившись к ней, осторожно обнял за плечи. Прислонив влажные губы к ее правому уху, прошептал:
— Я останусь у тебя, Настя...
Сердце екнуло у нее: она ждала, что он когда-то скажет об этом, и очень боялась этих слов. Освободившись из его рук, решительно запротестовала:
— Нет-нет. Я останусь одна. Так будет лучше. Я верна мужу.
— О муж, муж! Где он, что с ним, с этим твоим мужем? Забудь о нем, Настя! Ты так молода, так и хороша собой! А время так быстротечно, так стремительно бегут дни, месяцы, годы. Не успеешь оглянуться, как потеряешь счастье...
— Я сегодня хочу остаться одна,— заявила она.
— А потом... Потом я могу прийти?
— Только не как к любовнице...
— Ну, ладно,— сказал он. — Ты многое теряешь, Настя. Подумай. Я очень богатый человек. Отец мой— владелец фабрики.
— Не в богатстве счастье.
