я…
— Не хочешь, — усмехнулся Фокин. — И это понятно, после того, что случилось. Если кому и извиняться, то мне. Я ведь и не планировал ничего такого, Бельчонок. Просто вижу тебя, и крыша едет.
Крыша едет… В каком смысле? В смысле, она его настолько достала? Или… Белка коснулась ладонями горящих щек. Если предположить, что он на нее не злится, то почему Гордей Александрович так холоден? Она не понимала! Ей хотелось, чтобы он объяснил. И чтобы не отстранялся, не выстраивал между ними стену, через которую Белка не знала как пробиться. Да и не решилась бы никогда сама ему в глаза лезть.
— Иди сюда. Просто обниму тебя. Можно?
Белка несмело и радостно улыбнулась. Затрясла головой и совсем уж неприлично шустро к нему рванула. И зачем-то опять сказала:
— Прости.
— Ну, вот что мне с тобой делать, а? Не хочу, чтобы ты со мной из благодарности… Может, ты вообще хочешь одна жить? В смысле — с Гордеем? Я помогу. Ты не думай, я…
И все тепло, что к ней вернулось в его руках, вдруг схлынуло. Белка в ужасе отшатнулась. Наверное, ей надо согласиться, да? Чтобы не быть ему обузой. Слезы выступили у нее на глазах. А ее «хорошо» приклеилось намертво к глотке. Вместо того чтобы согласиться, Белка яростно застряла головой, разбрызгивая слезы.
— Нет? Ну как хочешь. Просто… Ладно. Не бери в голову. Стерпится — слюбится, да?
Он говорил что-то не то. Совсем не то. И может, поэтому его голос звучал как будто бы… обреченно. Белка это чувствовала каким-то шестым чувством.
— Я… кажется… уже люблю.
— В том-то и дело, что кажется.
— А как понять наверняка, если я… если я в первый раз?! — вспыхнула как спичка Белка. С ней так порой случалось, ага. Горячий темперамент брал верх над робостью и вдалбливаемыми годами правилами поведения, которые в большинстве своем сводились к тому, что мужчине нельзя и слова сказать поперек.
Неудивительно, что Гордей Александрович нахмурился! Белка скисла. И чуть было опять не начала извиняться. Но тут взгляд Фокина как будто смягчился, а твердые губы дрогнули.
— Понял. Признаю. Был неправ.
Белка помедлила, шаря взглядом по его лицу, и деловито кивнула, дескать, ладно, извинения приняты. Этого уж Фокин вынести не смог. Сграбастал девушку в объятья, пряча в ее волосах свою смеющуюся морду. А то ж опять поймет неправильно, зачем усложнять?
— И мне нравилось, как ты… Как мы… — затараторила сбивчивым шепотом Белка.
— Понял, — повторил Фокин, продолжая гладить ее по шелковым волосам.
— Просто из-за того, что случилось… немного страшно.
— То есть приласкать, как тогда, я тебя могу?
Дыхание Белки на секундочку замерло. Фокин поспешил заметить:
— Не до конца. Я остановлюсь в любой момент. Когда ты скажешь. Слушай, — он провел пятерней по волосам, — мы могли бы и с этим подождать, но у меня есть сильное подозрение, что никому лучше от этого не будет. Только накрутишь себя лишний раз.
Понимая, что Фокин знает, о чем говорит, Белка медленно кивнула.
— Тогда в спальню пойдем?
Ох… Уже вообще непонятно от чего дрожа, Белка крутанулась на пятках и поплелась к лестнице. Фокин шел за ней. Она его тяжелый взгляд чувствовала. И крупные пальцы, которые едва касались ее бедер и… отступали, когда он поднимался за ней.
— Я Гора проверю.
— Проверь, — хрипло заметил Фокин. Белка сбежала. В комнате, где спал их сынок, будто кто-то разлил покой. Девушка зажмурилась, вбирая его в себя. И попятилась прочь. Гордей Александрович ждал ее, сидя на кровати. Футболку он снял, а брюки, видно, чтоб ее не смущать, не стал. Когда Белка вошла в комнату, он приглашающе откинул одеяло. Девушка на негнущихся ногах подошла и легла, вытянув руки вдоль тела, а потом еще и зажмурилась. Ну, точно средневековая девственница в брачную ночь. И видно, Гордей Александрович тоже о чем-то таком подумал, потому что хмыкнул. И наклонился, и в рот взял сосок вот так сразу… Без подготовки. Прямо поверх футболки.
— Так можно?
Белка, не открывая глаз, кивнула. Зарылась рукой в его волосы, то ли чтоб еще сильней к себе притянуть, то ли чтобы лучше контролировать ситуацию. Хотя что там она могла контролировать? Уже ведь знала — ничего. Как бы ни отбивалась. Стоило ей напрячься, как Гордей Александрович тоже остановился. Белке плакать хотелось от того, каким чутким он был. Как-то это вообще не вязалось в ее голове с образом мужчины. То есть, раньше не вязалось. Теперь-то она была уверена, что только такой и может называться мужчиной.
Сжав пальцы у Фокина на затылке, Белка с намеком направила его голову… Он усмехнулся, легонько куснул и переключился на другую вершинку. И в ту ночь ничего себе больше не позволил. Только до умопомрачения какого-то ласкать ее грудь. В какой-то момент Белка почувствовала, что может… ох… испытать оргазм всего лишь от этого.
Дальше они продвинулись лишь на следующий день. Который прошел в радостном безумии. В катании на лыжах, лепке снеговика, готовке в четыре руки, приготовлении глинтвейна, от которого ее ужасно разморило. Вот почему Гордейку пришлось укладывать ее мужу. А в ванную Белку нести на руках.
— Я сама могу…
— Ага… — усмехнулся Фокин, развязывая поясок на ее халатике. Белка, естественно, тут же напряглась. — Я просто тебя помою, пьяница. Ты на ногах не стоишь, — улыбнулся Фокин.
Помоет? Ей и страшно было, и стыдно, и… сладко. Белка поспешила скрыть наготу под шапками пены, но как же она ошалела, когда Гордей Александрович присоединился к ней, устроившись напротив. Ванна была явно не предназначена для двоих. Белке пришлось устроить свои ноги поверх ног мужа. Точней, она даже не сообразила, что так можно, это Фокин помог. И ей вдруг так ревниво сделалось! Так ревниво… Ведь он наверняка с кем-то уже проделывал что-то подобное.
— Потрогай меня, — велел Гордей Александрович, укладывая Белкины руки себе на грудь. И тут же сам с ее грудью играя. Украшая пеной соски, стряхивая… Щекоча прядкой ее же волос.
Вот как оно может быть! Интересно, а так у всех? Когда девчонки в универе начинали обсуждать эти темы, Белка каждый раз с трудом скрывала брезгливость, а тут…
— Бельчонок, погладь. Мне тоже приятно, когда ты меня касаешься.
Белка послушно поскребла ноготками поросль на груди мужа, ловя себя на том, что ей это ужасно нравится. В голове, если честно, рождались такие желания, что можно было просто сгореть со стыда. Она бы и сгорела, если бы Гордей Александрович в этот самый момент не застонал.
