«Я его люблю».
От этого внутренний сумбур рассеялся сам собой. Из души ушло все ненужное, мелочное, второстепенное. Теперь там стало мирно и светло. Как в раю.
Она, проснувшись с утра, лежала тихо-тихо и прислушивалась к себе: что там в ней, обновленной, происходит. Феликса рядом не было. Может быть, он уже ушел, а может быть, сидит на кухне и перелистывает старые журналы, что обнаружил недавно у нее в кладовке. Но его отсутствие никоим образом не сказывалось на ее самочувствии.
Она была просто счастлива.
И когда из прихожей раздался звонок мобильного телефона Ипатова, она продолжала ощущать себя счастливой до безобразия.
Наличие телефона указывало, что Феликс действительно никуда не ушел и находится на кухне. Он взял трубку и принялся приглушенно с кем-то разговаривать.
И тут черт дернул ее подняться. Какая-то сатанинская булавка кольнула в голове, посылая импульс к действию. Радмила встала с кровати и на цыпочках прошла через всю комнату. Для себя самой она тут же нашла оправдание: дескать, она пошла в сторону приоткрытой двери, чтобы взять валявшийся махровый халат (который она надевала раз или два в год). Однако в глубине души она отдавала себе отчет, что встала только для того, чтобы услышать, о чем Феликс разговаривает по телефону.
И она услышала.
— …да, папа, так и будет. Я никогда ничего ей не обещал. Да, она девушка чудесная, и глаза у нее великолепные, хотя я видел и более прекрасные очи, ты знаешь, о ком я говорю…
Радмила оперлась слабеющей рукой о косяк. Ее вдруг стало тошнить. Горечь парализовала горло.
— …но это все, что у нее имеется. Лично для меня этого — маловато… Я не вижу души, не чувствую ее, а так дело не пойдет. У меня есть с кем сравнить эту самую Леди Хаос, и сравнение это будет явно не в ее пользу, и уж тем более не в пользу ангелов…
Леди хаос.
Ангелы.
Невидимая рука невидимого мясника заживо освежевала сердце. Счастье вытекло оттуда тонкой струйкой.
— …нет-нет, папа. Ты же меня знаешь. Кое в чем наши мнения с тобой совпадают. И особенно в отношении Леди Хаос. Да… Да… Хорошо, что ты позаботился о самом неприятном. Низкий тебе поклон, папуля. Ты избавил меня от ненужных объяснений. Мое сердце холодно и твердо, как твое, и ничто его не тронет. Но это было забавно…
Феликс дал отбой и обернулся на шорох. Радмила стояла в дверях и смотрела на него остекленевшими глазами. Было что-то жуткое в этих остановившихся глазах.
— Я все слышала, — четко, по слогам проговорила она. Голос у нее не дрожал, но казался совершенно чужим, замороженным. — Все-все. И ничего говорить мне не надо. Сейчас ты соберешь все свои вещи и уйдешь отсюда на-все-гда. И не вздумай тут забыть какую-нибудь мелочь: забрать ее ты уже не сможешь…
Свинцовые слова гулко падали в воцарившейся тишине. Падали и разлетались.
Феликс вечность глядел на нее, и лицо его постепенно каменело. Губы его дернулись, словно с них стремилось сорваться какое-то слово, но ничего не было произнесено. Темные агаты стали чужими и такими холодными, точно они и в самом деле были камнями.
Радмила с трудом могла смотреть на его изменившееся лицо. Но заставила себя продолжить.
— Я никогда не просила тебя быть со мной, и я не понимала, почему ты остаешься. Что ж, теперь я поняла. Для тебя это было забавно. Вы с папой совершенно одинаковы…
Она осеклась. Свинцовые слова кончились… Воспользовавшись паузой Феликс молча прошел мимо нее и принялся собирать вещи. Их было совсем немного. Радмила опустилась на пол и закрыла глаза руками, прислушиваясь к его шагам.
Счастье. Сколь мало времени она побыла по-настоящему счастливой.
Что-то металлическое звякнуло возле нее. Она подняла голову: это Ипатов бросил ей ключи.
— Все твои измышления — бред закомплексованной идиотки. И я не буду перед такой оправдываться, — произнес он ровно и бесцветно. Он смотрел куда-то в параллельный мир. — Не буду потому, что это унизительно. И бесполезно. Для меня. Если ты позволяешь себе делать выводы на основании подслушанных тайком телефонных разговоров, значит, ты мне никогда не доверяла. Значит, ты меня не понимала. Значит, ты меня не любила. Как, впрочем, и себя. — На секунду агатовые глаза, безучастные и неживые, остановились на ней. — Ты, заслонившаяся от мира комплексами, свившая в этих комплексах уютное гнездышко, будешь до тех пор несчастной, пока не начнешь жить адекватно. Пока не раскроешь свои прекрасные глаза по-настоящему. Я думал, что смог разрушить хотя бы часть твоих железобетонных бастионов. Оказалось, что нет. Тебе просто нравится быть несчастной. И я не могу оставаться с женщиной, которая так ненавидит всех и вся. Видит бог, я пытался. Прощай.
Когда уходит счастье, оно закрывает за собой дверь бесшумно…
«Если разрезать этот последний кусок пополам, то получится не одна, а целых две звезды. А в целом — семьдесят четыре штуки. Неплохо. Из полутора метров шелкового платья получается семьдесят четыре звезды. Что и следовало доказать».
Кому только?
Печальный короткий смешок.
Радмила сделала последний взмах ножницами и, откинувшись к стене, утомленно рассматривала поле своей деятельности. Все ближайшее пространство вокруг нее было усеяно шелковым звездами разных размеров цвета аквамарин. Платья, подаренного Феликсом Ипатовым, больше не существовало. Оно превратилось в созвездие.
Не существовало больше ничего, что имело к Ипатову хоть какое-то отношение: чашка, из которой он пил чай — разбита; кусок мыла, которым он мыл руки — спущен в унитаз; ручка, которой он делал пометки — вышвырнута с балкона; щетка, которой он чистил обувь — выброшена в мусорное ведро. Даже брелок для ключей, забавный пудель, который болтался на его связке и который ей так нравился, был безжалостно уничтожен. Камень, драгоценный аквамарин, она отнесла в ломбард… Потом забрала обратно и спрятала далеко-далеко. От себя. И заставила забыть то место, куда положила.
За неделю, проведенную в одиночестве, она методично и целенаправленно избавлялась от любых напоминаний об Ипатове. Платье стало завершающим аккордом в этом продуманном разрушительстве. Однако, чтобы уничтожить наряд, потребовались все ее душевные силы. Целых семь дней она смотрела на него отчаянными глазами, не решаясь прикоснуться. Целых семь дней она каждый день надевала его и долгие минуты изучала себя в зеркале. Целых семь дней она готовилась к тому, чтобы навсегда отказаться от счастья.
Теперь она свободна.
Теперь она точно такая же, какой была до встречи с Феликсом Ипатовым, и снаружи, и изнутри. И такой она останется до конца жизни: ничто и никто теперь ее не изменит. Ни у кого повторного чуда не получится.
