Это была ее страшная месть.
Самой себе.
Когда уходил Феликс, она его ненавидела, как должна ненавидеть любая оскорбленная до смерти женщина. Теперь же она возненавидела себя. Люто. До судорог. До тошноты. Возненавидела после того, как увидела выставленный в газетном киоске последний номер одной глянцевой желтой газетенки.
Аршинный заголовок на первой полосе кричал на весь мир: «Леди Хаос отказали!!! Ангелы рукоплещут Феликсу Ипатову».
Далее шел захлебывающийся чувствами текст: «Известный фотограф Феликс Ипатов отклонил кандидатуру скандальной блондинки-фотомодели для участия в самом громком своем проекте „Ангелы на земле“. Не секрет, что именно под таким названием должна вскоре состояться персональная выставка этого талантливого фотохудожника, которого все в городе за глаза называют просто и непритязательно „Гений объектива“. На выставке будут представлены разнообразные женские черно-белые портреты-фотографии, сделанные гениальным Ипатовым. У героини каждой фотографии будет свой ангельский чин.
Как стало известно автору статьи из конфиденциальных источников, Ната Макарова, более известная публике как Леди Хаос, рассчитывала с помощью этой разрекламированной и многообещающей выставки вернуть себе былую популярность. С агентством „Триколор“, который является организатором выставки, якобы велелись долгие переговоры об ее участии, и что в ангельской иерархии Ната рассчитывала ни больше ни меньше как на чин серафима.
Однако Господь Бог Феликс Ипатов, видимо, нашел, что Леди Хаос, „засветившаяся“ год назад в некрасивой истории с наркотиками, никак не может претендовать на титул ангела на земле, и наотрез отказался работать с красавицей-блондинкой, за спиной у которой вовсе не крылья, а — большие люди и череда громких скандалов. Генеральный директор агентства „Триколор“ и по совместительству отец фотографа — Виталий Ипатов — на днях лично подтвердил информацию об отказе. Так что место серафима пока остается вакантным. И неизвестно, кто его займет…»
Радмила не смогла дочитать эту статью до конца: солнце погасло.
До этой заметки мир еще продолжал быть для нее светлым, хотя глаза и отказывались на него смотреть. После статьи — все погрузилось во мрак.
Абсолютный мрак — это и есть смерть.
Она стала ходячим трупом, у которого внутри все обуглилось. Она сама себя сожгла. Те слова, что она тогда в малодушной истерике кидала молчавшему Феликсу, были напалмом, который спалил душу, сердце и…
…любовь.
Ничего не осталось внутри. И надо, чтобы ничего не оставалось снаружи. Именно поэтому любые напоминания о Феликсе Ипатове надлежало уничтожить.
Смерть так смерть.
Дни сделались точно такими же, какими они были всю ее жизнь до него: длинными-длинными, тусклыми-тусклыми, беспросветными, ничем не заполненные. День-ночь, день-ночь. И ничего более.
Она перестала смотреть на небо. Она забыла, что такое красота. А звезды… Звезды теперь были только тряпичными.
Осень для Радмилы наступила незаметно, но совершенно своевременно. Ей очень требовалась осень. Ей требовались дожди, ей требовалась влага, чтобы хоть что-то могло плакать — своих собственных слез у нее не нашлось. Пусть уж вместо нее плачет шальной дождь. Она пыталась гулять по промокшим улицам, тоже промокшая и продрогшая, нарочно оставляя зонт дома. И тогда ее щеки были мокрыми, как будто по ним текли слезы. Те самые, невыплаканные ей самой.
Однако после пяти прогулок Радмила отказалась от этих промозглых променадов. Как-то так получалось, что какими бы маршрутами она ни шла, куда бы ни сворачивала, по каким бы улицам ни блуждала, она неизменно оказывалась перед гигантским многоэтажным зданием, в котором находился офис «Триколора». Глаза ее отсчитывали тринадцать этажей, мгновение смотрели на зеркальные стекла, а после она трусливо убегала, не оглядываясь, пряча лицо в шарф, задыхаясь и хрипя.
Бежала, как преступница, — куда глаза глядят.
* * *
Дождь.
С прошлого вечера и весь сегодняшний день. На улице — сплошь потоки воды, в разлившихся гигантских лужах — исполинские пузыри. Ветер рвет померкшую листву и швыряет ее в окна. На небе — свинец. Небо тяжелое и студеное, готовое обрушиться в любой момент.
Пусть же скорее рушится.
Радмила отвела глаза от запотевшего стекла. До конца рабочего дня еще полтора часа. Но ни один из читателей не жаждал в такую погоду переступить порог библиотеки. Часы за спиной равнодушно отсчитывают минуты абсолютного безделья, которое так портит душу.
Она встала и прошлась по пустому помещению. Прильнула к стеклу и сразу отпрянула — уж слишком холодным оно оказалось. А в ней и так мертвенного холода предостаточно.
Вдалеке стукнула входная дверь. Неужели все же кто-то отважился забежать сюда по такой погоде? Радмила поспешно уселась на свое рабочее место.
Ипатов-старший в развевающемся черном плаще появился в раскрытых дверях, подобно дьяволу из преисподней. Для пущего готического эффекта требовался хладный сквозящий холод, который бы затушил горящие свечи при появлении страшного черного человека.
Лицо его было настолько чеканным и мрачным, что Радмила без всяких дополнительных готических эффектов тихо сползла вниз по стулу и прикипела к его потертой обивке онемевшей задницей.
Агатовые, смертельно-опасные глаза Виталия Викторовича быстро обежали залу, не задерживаясь на книгах, и вонзились в съежившуюся библиотекаршу.
Поначалу он ее не узнал. В последнюю их встречу ее глаза еще сверкали, лицо было оформлено по всем правилам макияжа и жило особенной жизнью, улыбалось, светилось изнутри. Бледная же кикимора с погасшими очами и паклей, стянутой на затылке лохматой резинкой, очень мало напоминала знаменитое «лицо» фирмы «ОптикЛайф», и чьи ангельские глаза по-прежнему искушали и завлекали всех и вся с рекламных проспектов.
Может быть, Виталий Викторович и покоробился внутренне от этого видимого безобразия, но лицо его осталось неизменно-чеканным.
Он молча обогнул библиотекарскую стойку и с силой выдернул Радмилу из ее укрытия.
— Ой, — вывалилось из Радмилы испуганное междометие, и она прикусила себе язык.
Это был жуткий сон. Виталий Викторович молча волок ее к выходу. Пока она сражалась за право сделать самой шаг и выдавить из себя протест, он успел затолкать ее в свой заляпанный грязью по самую крышу «Мерседес». Автомобиль рванул с места.
— Что вы делаете? — наконец запоздало удалось возопить ей, когда дома стали проноситься за стеклом с космической скоростью.
