Я заметила, что мои кулаки сжаты, и заставила себя расслабиться. Джордж отнюдь не дурак, и если бы родственники поговорили с ним по душам, давно бы поняли это. Неудивительно, что он пустился во все тяжкие. Если семья настолько очерствела, что смотрела на него как на пустое место, где еще он мог проявить себя?
— Я понял их намек. Мол, сам не знаю, о чем речь веду, лучше заткнуться и прекратить мутить воду.
— Мог бы послушаться. Но ты не поверил им.
— Не поверил. Я был настолько зол, что вышел и тут же вызвал следователей из Отдела по борьбе с крупным мошенничеством. И завертелась мельница в том болоте.
— Ужасно неприятно, должно быть.
Какими бы натянутыми ни были мои семейные отношения, я знала, мне было бы трудно донести на родного отца.
— Знаешь, если бы они взяли моего кузена за пятую точку и по-тихому разобрались с ним, я бы не возникал, но они уволили Питера как первого смутьяна, хотя он всего лишь старался честно исполнять свои обязанности.
— Неудивительно, — вздохнула я.
— Я не намеревался одним махом порушить репутацию семейной фирмы. И славы себе не искал, но не смог смолчать, когда из Питера сделали крайнего.
— А как к этому отнеслись остальные родственники? — полюбопытствовала я. Ведь наверняка кто-то догадался, что он поступает правильно?
— Сомкнули ряды. Чаллонеры такие. Фамильная традиция. Меня прессовали, понуждая отозвать заявление. Такая гадость.
— То есть тебя уволили за то, что поступил по совести?
— Мои родственники полагают, нет хуже поступка, чем навлечь на семью дурную славу.
— И никто не защитил тебя? Даже мать?
— Моя мать более щепетильна в вопросах семейной чести, чем отец. У нее не особо развит материнский инстинкт. Скорее она рассматривала своих детей как персональный вклад во славу династии и, когда родила наследного форварда и резервного игрока, Гарри и меня, успокоилась, исполнив долг.
— Ужасно, — содрогнулась я.
— Нет, она нисколько не жестока, как и все остальные, просто не очень-то интересовалась нашей жизнью. Сначала няньки, затем закрытый пансион, так из нас делали Чаллонеров. Не скажу, что нас ущемляли. У нас было все, стоило только изъявить желание.
— Теперь понимаю, почему ты так сблизился с бабушкой. Похоже, только она уделяла тебе хоть какое-то внимание.
— Да, мы с Гарри привыкли уезжать на лето к Летиции. Нам было радостно с ней. — Его голос потеплел.
— Разве Гарри не мог заступиться за тебя? Все-таки брат!
— У Гарри жена и двое детей. Он не мог оставить дом, работу и все, что неразрывно связано с обязанностью следовать курсу клана Чаллонеров.
— Ты смог оставить им все.
— Я не был кормильцем семьи. И не виню Гарри. Ему надо думать о детях.
Он не винил Гарри, не винил мать, не винил невесту. Я истязала себя воспоминаниями, поскольку частенько винила отца во всех несчастьях. Следовало поучиться у Джорджа. Только представить, что ему пришлось вынести тогда, и сердце начинало саднить. Бойкот семьи, разрыв с невестой, брат отступился, друзья отвернулись. Любой свихнулся бы от стольких несчастий, но только не Джордж. За его непринужденной расслабленностью и естественным шармом крылось огромное мужество, такое, что я и вообразить не смела.
Хотелось отругать его семью последними словами, но вместо этого я прильнула к нему плечом.
— Извини, Джордж. Тебе, верно, так одиноко.
— Сознаюсь, случались времена и лучше. Все твердили, что я не самостоятельный человек, и это было справедливо. Ведь мне все подносили на блюдечке с голубой каемочкой. Я в одночасье лишился всего, к чему так привык: денег, работы, жилья. И машина была тоже за счет фирмы Чаллонеров. Понятно, Аннабель пожелала выйти из игры. У меня были весьма призрачные шансы найти работу, поскольку разнеслись слухи о том, что я доносчик и не заслуживаю доверия, многие двери просто захлопывались перед моим носом. У моей семьи широкие связи.
— Разве ты не мог уехать к бабушке?
— Почему, мог бы, но не хотел вовлекать ее в семейные распри. И, кроме того, раз уж они постановили считать меня никчемным бездельником, я задался целью доказать обратное. Как оказалось, наилучший для меня выход из ситуации. Я вполне счастлив теперь. — Он повернул голову и посмотрел мне в глаза. — А в эту минуту счастлив как никогда, это факт.
Воздух медленно вытекал из моих легких, пока я взирала на него снизу вверх. Сердце билось бешеными толчками, отдаваясь в висках, до томного головокружения, каждая клеточка плоти напряженно тянулась врасти в него.
И я расслабилась.
— Я тоже счастлива. В эту минуту.
Я забыла про былые сомнения. Джордж — не Чарльз. Он приличный человек, который привык поступать по совести. Признал ошибки, ему достало мужества выправиться. И с чего я так долго отвергала его?
— Джордж, помнишь тот вечер в твоем коттедже, когда мы поцеловались?
Он возвел глаза к небесам и сделал вид, что задумался.
— Дай-ка припомнить, неужели тот самый поцелуй, который поминутно грезится мне каждый день?
— Думала, ты уже забыл.
Он рассмеялся и обнял меня крепче.
— Как мог я забыть такой поцелуй?
— Но ты был такой… в общем, нормальный!
— Я понимал, что, если начну безумствовать, ты засунешь меня в морозилку, а мне не хотелось вымораживаться.
— Я просто потеряла самообладание.
В темноте беседовать гораздо проще, сидеть бок о бок, не видя ясных глаз.
— Ты задел меня за живое, вероятно, я и в самом деле свихнулась на отце. И мне нелегко сознаться в этом. Боюсь сойти с рельс. От этого снова становится худо, как после смерти матери, ужасно стыдно.
Джордж провел пальцем вдоль моей щеки, и от этой ласки мое горло судорожно сжалось.
— Я все понимаю, Фриз.
— Когда мы поцеловались, это было так… так изумительно. Я просто запаниковала. Думала, легче всего попробовать и позабыть, но не смогла. Только и вспоминала о том. Рвалась сказать тебе, что передумала, но трусила, мне стыдно за себя.
— Ты обдумывала, как связать слова в предложение «Джордж, я изменила свое мнение»? — Джордж светился улыбкой.
— Тебе легко говорить. А я тогда решила, что все, может, и к лучшему. Боялась, разочарую тебя.
— Разочаруешь? — Его рука упала с моего плеча, и он недоверчиво уставился на меня.
Темнота скрыла краску, выступившую на моих щеках.
— Я не очень опытна. Не восхитительна и не забавна, как твои другие девушки.
— Откуда тебе знать?
— Ты сам сказал. Аннабель была сексапильной чертовкой. Вот я и предположила, что остальные ей под стать.
