полу, его лицо превратилось в кровавое месиво. Мои кулаки тоже были в крови, костяшки пальцев ободраны, а отец… он смеялся. Он смеялся надо мной. И знаешь, что он сказал, Дженни? Он сказал: «Наконец-то! Я уже начал думать, что в тебе нет моей крови. Но ты мне это доказал, мальчик. В глубине души ты такой же, как я».
Дженни нахмурилась.
— Но… ты не такой, Кон. — Она сказала это так, как будто это было само собой разумеющимся. — Ты совсем на него не похож.
Дженни нравилось видеть в людях лучшее, и это было одной из ее замечательных черт.
— В ту ночь я решил никогда больше не поддаваться гневу, никогда больше не поддаваться никаким эмоциям. И в течение многих лет мне удавалось это делать. Чтобы не быть тем человеком, которого отец видел во мне. Пока не появилась ты. Когда ты была ребенком, было легко дистанцироваться, но… не тогда, когда ты стала взрослой…
— Кон…
— Той ночью в саду я потерял всякий контроль, — продолжал я, — я причинил тебе боль. Ты забеременела от меня. Потом я похитил тебя…
Я остановился, тяжело дыша, чувствуя, как будто из комнаты выкачали весь кислород.
— Ты пробуждаешь во мне все эти чувства… чувства, которые я не могу контролировать. И это опасно. Разве ты не понимаешь? Это опасно!
Дженни уставилась на меня, такая бледная и прекрасная, ее глаза потемнели.
— Нет, на самом деле я не понимаю. Ты никогда не заставлял меня испытывать страх, никогда. Ты не опасен, как и твои эмоции. Кроме того, все, что ты делаешь, направлено на защиту других людей, на защиту меня.
Я покачал головой, мое сердце билось слишком быстро. Было ясно, что Дженни не понимает.
— Сейчас я не опасен, потому что по-прежнему контролирую себя. Но я не могу контролировать себя рядом с тобой. И мне страшно, потому что я никогда не прощу себе, если причиню тебе боль, и я скорее умру, чем причиню боль нашему ребенку.
Дженни сделала шаг ко мне, протянув руку, но что-то в моем взгляде, должно быть, остановило ее, потому что она внезапно опустила руку.
— О, Кон, — пробормотала Дженни хриплым голосом. — Почему ты мне это не сказал?
— Я не хотел, чтобы ты знала. Я не хотел, чтобы ты видела Доминго, когда смотришь на меня.
Дженни приблизилась:
— Знаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя, Константин Сильвер? Я вижу человека, которого любила так долго, сколько себя помню.
Я мог видеть эту любовь в ее глазах. Она сияла так ярко. Дженни не скрывала этого. Она не контролировала это.
Любовь исходила от нее, как тепло от солнца. Эта любовь была ее светом, и я не мог его потушить. Я не мог вынести того, что сам когда-то погасил этот свет. И это могло повториться. Я был слишком похож на своего отца и знал это. Я всегда это знал. Боль внутри меня превратилась в агонию, но я подавил ее. Боль все равно была постоянной в моей жизни.
— Мне жаль, — сказал я, мой голос был ледяным. — Я не могу так рисковать. Я не могу рисковать тобой.
— Что это значит? — Дженни с недоумением посмотрела на меня.
Теперь боль прошла. Был только лед, сковывающий мое сердце, и это было облегчением. Это был единственный способ пережить решение, которое я должен был принять.
— Это значит, что ты должна уйти. Возвращайся в Лондон. Возвращайся к своей жизни. Я организую для тебя перелет. Ты можешь быть дома сегодня к вечеру.
Теперь Дженни смотрела на меня так, как будто я был совершенно незнакомым ей человеком.
— Улететь домой? Надолго? А как же свадьба?!
— Навсегда, Дженни, — мягко сказал я. — Свадьбы не будет. Я не могу жениться на тебе.
Дженни
Я смотрела на красивое жестокое лицо Кона. Он не мог сказать это всерьез. Теперь, когда Кон показал мне эту комнату, я еще лучше понимала его. Он был изуродован своим отцом. Я знала, как его вылечить, но он слишком сильно заботился обо мне.
Я проигнорировала его слова.
— Значит, ты веришь своему отцу-психопату, а не мне?! — Я не пыталась скрыть свой гнев. — Ты это хочешь сказать? Он сказал тебе, что ты такой же, как он, и поэтому ты ему веришь?
Взгляд Кона сверкнул, острый и непреклонный.
— Ты думаешь, это только из-за его слов? Я всегда боролся за то, чтобы контролировать свои эмоции.
— Потому что тебя никогда не учили, как справляться со своими эмоциями! — перебила я, внезапно разозлившись. Не на Константина, а на его отца, который оставил на его душе уродливые шрамы. И на брата, который бросил его. — Тебя воспитал психопат, Кон. Неудивительно, что ты думаешь, что все твои чувства токсичны.
— Я не могу подвергать тебя риску. — В его голосе звучала железная нотка.
Я чувствовала, как будто у меня в горле застрял камень, из-за которого было трудно дышать, глотать, и все, чего я хотела, — это броситься в объятия Кона. Сказать ему, что все в порядке, что мы можем поговорить об этом позже, если он даст нам еще несколько дней счастья. Но я не могла сдаться. Если бы я хотела заполучить его — если бы я вообще хотела иметь с ним какие-то отношения, — я не могла позволить ему отдалиться от меня. Если Константин не собирается сражаться за нас, тогда это сделаю я.
— Я уверена, что в твоих мыслях это звучит великолепно, — сказала я, — уверена, ты считаешь, что поступаешь очень благородно. Но это всего лишь предлог, не так ли? Это просто отговорка, чтобы оставить все как есть. Ты боишься перемен, предстоящих трудностей и не желаешь работать над собой. Пойми, ты защищаешь не меня, ты защищаешь себя!
Черный огонь вспыхнул в глазах Кона.
— Ты действительно думаешь, что вправе говорить мне это?
— Я вправе говорить тебе все, что захочу, — не сдерживая ярость, сказала я, понимая, что мне приходится сражаться не только с ним, но и с Доминго, который поселился в сознании Константина и продолжает управлять им, — потому что я люблю тебя и хочу тебя. Я хочу быть рядом с тобой до конца своей жизни. Я хочу, чтобы мы были семьей, и я думаю, ты тоже этого хочешь.
Я пристально смотрела на Константина, позволяя ему увидеть глубину того, что я чувствовала к нему, увидеть мою любовь к нему во всей ее болезненной красе.
— Но ты все еще позволяешь своему отцу принимать
