— Хочешь порвать со мной?
— Когда мы занимаемся любовью… ты единственный, кто мне нужен, но ты заставляешь меня чувствовать…
— Что? — Жан-Люк нахмурился, глядя ей в лицо.
— Страх! Я не могу пройти через все это снова.
— А ты думаешь, я могу?
— Вот почему нам лучше…
Если он любит меня, почему не сказал об этом до сих пор? Ведь когда-то говорил. Потом он покинул меня. Теперь неважно, что именно послужило причиной разрыва, думала Рейчел.
— Да, — вслух сказала она. — По-моему, нам стоит расстаться. Так будет лучше для нас обоих.
— Неужели ты и правда не изменилась?
Голос Жан-Люка вдруг стал груб. Он принялся тихо и отрывисто ругаться по-французски. Рейчел бросила на него взгляд, полный муки:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Нужно было остаться во Франции! Немедленно уезжаю! Туда! Мне все это слишком дорого обходится. А тебе следует вернуться к нему.
Жан-Люк бросил на кровать часы, затем откинул одеяло и совершенно голый принялся собирать свою одежду.
Рейчел была в отчаянии.
— Жан-Люк!
— Что ты со мной сделала? Как могли мы надеяться… Прошлое слишком важно. Я был дураком, что думал иначе. — Его голос дрожал от горечи. — Оно во все вносит свои поправки.
Отбросив гордость, Рейчел заставила себя задать вопрос, чтобы все встало на свои места:
— Ты меня не любишь?
— А если и так? — жестко спросил Жан-Люк. — Глупый вопрос. Шесть лет назад… — Он потряс головой. В глазах мелькнуло что-то, похожее на боль. Затем прибавил более сухим, деловитым тоном: — Я уезжаю из Грейнджа. Тебе нет необходимости заботиться о моих инвестициях. Все пойдет само собой.
— Зачем ты вообще сюда приехал? Только затем, чтобы вновь заставить меня страдать?
— И в самом деле, зачем? Мне следовало сказать тебе раньше, что в этом мало смысла. Я допустил ошибку. Давай расстанемся.
— Уезжай! Уезжай, если тебе хочется. Ты все разрушил, спрашивая о Шоне. Как только ты мог подумать обо мне такое?! Уезжай! Я не хочу больше тебя видеть!
Жан-Люк сел в машину и рванул с места.
Стояло прекрасное утро. Солнце едва показалось над горизонтом, рассыпая золотые лучи на росистую траву. Но Жан-Люк не смотрел на красоты природы, его глаза были устремлены на дорогу.
Жан-Люк не знал, куда направляется, он вообще ни о чем не думал. Дорога привела его на побережье. Место не хуже другого, только здесь намного холоднее. Зубчатые скалы круто обрывались вниз. Порывы ветра бросали в лобовое стекло морскую пену.
Жан-Люк осторожно поехал вдоль берега. Через час он припарковался на обочине, поросшей травой, и вышел из машины. Ему было холодно от пронизывающего ветра и белой водяной пыли. Его преследовали мысли о Рейчел. Он потерпел неудачу, почему бы не признать это? Ничего не получится! Как может что-то получиться, если он ревнив, как мавр, а Рейчел холодна и жестока и между ними нет взаимопонимания?
Возвращайся во Францию! — приказал себе Жан-Люк. Забудь ее! На этот раз все кончено.
— Я знал, что найду тебя здесь.
Рейчел подняла глаза. Она тупо разглядывала куст лаванды, сидя в своем маленьком патио, жалея себя и проклиная все на свете.
— Привет.
— Что-то случилось? — Шон склонился к Рейчел, дотронувшись до ее щеки. — Ты плачешь?
Она вытерла ладонью мокрое лицо.
— Ничего, бывает.
Рейчел попыталась улыбнуться. Улыбка больше походила на кривую ухмылку.
— Это из-за него? — Ласковое выражение на его лице вдруг сменилось злой гримасой. — Я только что видел его в Грейндже. Он был зол как черт. Примчался как полоумный. Хлопал дверями, игнорируя все и вся. — Шон нахмурился. — Ты не знаешь, что с ним?
Рейчел покачала головой, прикусив нижнюю губу.
— Какая я глупая. У нас ничего бы не вышло. Прошлое ничему не научило меня. Я думала, будущее прекрасно, а теперь все кончено.
— Я очень хочу помочь тебе, — сочувственно сказал Шон. — Поднимайся! — Он взял ее за руку и помог встать. — Пойдем прогуляемся. Ты будто окаменела.
— Я не хочу никуда идти.
— Только вокруг сада. — Шон заглянул ей в лицо. — Такой хороший вечер. Прогулка пойдет тебе на пользу. Кроме того, мне нужно кое-что тебе сказать.
Он открыл маленькую деревянную калитку, ведущую в сад, и за руку вывел Рейчел, неохотно передвигающую ноги.
Они пошли рядом. Через некоторое время Шон сказал:
— Мне кажется, тебе следует пойти проведать Наоми.
— Но она не хотела меня видеть, — устало проговорила Рейчел. Она с трудом могла думать о ком-то, кроме Жан-Люка. — Договорились, что мне лучше не посещать ее.
— Да, я знаю, но все же тебе следует пойти.
— Почему? Что случилось? С ней все в порядке?
— Да. Она, конечно, не совсем поправилась, но врачи все больше обнадеживают меня. Речь Наоми значительно улучшилась. Я уже кое-что понимаю. Она рассказывала о тебе.
— Обо мне? Надо пойти. Бедная старая Наоми! Что она говорила?
— О, я же не все понимаю, но разобрал твое имя и имя Клары. Она рассказала гораздо больше сиделке. Наоми остро переживает свою неспособность разговаривать. Она показывает сиделке буквы на доске, одну за другой, и так сообщает то, что хочет выразить.
Они пришли в дальний угол сада. Отсюда была хорошо видна часовня и западное крыло Грейнджа. Рейчел остановилась и повернулась к Шону, почувствовав неизъяснимое волнение при виде церкви.
— Так что она сообщила?
— Вот записка. — Шон покопался в кармане брюк и протянул Рейчел мятый листок бумаги.
Рейчел расправила листок, вырванный из блокнота, и прочитала вслух:
— «Слишком молод. Клара и я. Отец был болен». О чем это? — Она вопросительно посмотрела на Шона.
— Я не знаю. Что-то туманное. Но мне показалось, что Наоми как-то успокоилась, когда сиделка сделала запись.
— Ты думаешь, это касается меня? — Рейчел снова взглянула на листок. — Тетя Клара и Наоми знали друг друга долгие годы и имели обыкновение потчевать меня историями из своего прошлого.
Шон пожал плечами:
— Не знаю. Сиделка сказала, что Наоми много раз повторяла твое имя. Возможно, она все неверно истолковала. Забудь. — Он забрал у Рейчел листок и швырнул в траву. — Теперь, может быть, расскажешь, чем ты так расстроена? Это все он? — Шон тихо выругался. — Как только я его увидел, то сразу понял, что от него будут одни неприятности.
— Ты все еще не можешь простить ему вашу стычку на кухне? — грустно пробормотала Рейчел. — Я не желаю говорить об этом. Ты ничем не можешь помочь.
— Ты слишком хороша для него, очень хороша.
