Но вот как смекнули, что молоко скисает после ее приходов, так и вовсе взбунтовались. Видишь ли, один раз без премии останешься, другой раз, так поневоле и смирный-то озлобится. А дальше хуже, начальство заводское стало этого несчастного в ночь оставлять, чтобы он неполадки в технологии искал. Тут и вовсе кутерьма началась, все работники с линии разлива и упаковки перевода стали просить, половина народу прочь разбежалась.
Липатов сделал долгую паузу, благодарно улыбнулся Карасевой, отгонявшей от него березовой веткой комаров в позиции «слуга с опахалом около великого визиря», и неожиданно закончил рассказ:
– Так и не дознались наверху, что это из-за ревнивой жены молоко скисало.
Некоторое время слушатели осмысляли рассказ, потом посыпались вопросы:
– А уволили мужика?
– А молоко скисать перестало?
– А почему никто не пожаловался?
Липатов выслушал всех, чуть посмеиваясь, и объяснил:
– Не уволили. С этой ненормальной он развелся, женился на бабенке со своего производства, степенной, не ревнивой, ну и сразу перестало молоко скисать.
– Так это она специально молоко и портила! – высказали общую догадку языков десять.
– Не знаю, не знаю, рассказываю исключительно одни лишь факты, – продолжал посмеиваться Липатов.
– Андрюха, соври лучше про офисный стул, – попросил Васильев.
– Что же, – не обижаясь, моментально отозвался Липатов. – Расскажу вам быль, которая случилась в организации, где я сам имел честь работать… Только все события произошли уже после моего ухода, я лишь самое начало застал. Но знаю все из первых уст и вам, как есть, всю правду расскажу.
Липатов вдохновенно посмотрел на слушателей своими маленькими голубыми глазками, и Яна ощутила нечто вроде уважения к такому развитому дару лжи, ведь для нее что-то придумать всегда было проблемой, и потому она старалась налегать на рекомендацию Егора и недоговаривать правду, а не лгать. Хотя иногда ложь была бы куда уместнее… Тут девушка волевым усилием отогнала мысль о необходимости разговора с Евгенией, дамокловым мечом висящей над ней всю неделю, и снова сосредоточилась на рассказе Липатова, который, тем временем, продолжал:
– Поставили, значит, в одном отделе, а мы в той конторе и импортом, и экспортом занимались, ой, да и вообще всем, даже ремонтами не брезговали… Так вот, поставили в одной комнате черный стул. Обычный такой, офисный, только у наших старых стульев обивка была простая, а у этого с черным же кантиком. Сразу он приглянулся начальнику отдела, тот свое старое кресло заму отдал, а сам на этот красивый стул взгромоздился. И, вот, поди ж ты, через месяц ему документы приходят – подтверждение на иммиграцию в Канаду, он их столько времени ждал, что отчаялся уже. Ну, поздравили его, конечно, проводили, а зама на его место поставили.
Тот опять же на этот стул переместился. Всего две недели прошло – его старый товарищ в банк позвал работать, он кое-как отработал еще две недели и тоже уволился. Новый начальник пришел со стороны, ему стул не приглянулся, он новое кресло себе добыл, а стул отдал сотруднице одной, работала у нас такая полная… Августиной звали. Не проходит месяца – заявляет, что в декрет собралась. Никто не догадывался из-за толщины ее. На место Августины взяли парнишку после института, но его уже через месяц выловили на улице и в армию забрали, как раз призыв шел, а он, видишь ли, скрывался. Тут только сообразили, что нечисто что-то со стулом этим, ну и засомневались, конечно. Ведь одно дело, если в банк уйти работать или в Канаду, к примеру, уехать, и совсем другое, ежели в армию или, там, в декрет, не каждому это понравится.
Сперва стул без дела стоял, и никто на него не присаживался даже, а потом завалили его документами и забыли обо всем. Но через какое-то время отдел решили расширить, взяли пенсионера – бодрый такой старикан, языков пять знал, на японском говорил как на родном. Для него этот стул от бумаг снова отрыли и стали ждать, что же будет. Тут людей судить не стоит, – Липатов прижал руку к сердцу, и обвел своих слушателей взглядом, полным искреннего оправдания поступку бывших коллег, – просто стула другого все равно не было, а старичок был им чужой, да и то сказать, уж пожил на свете…
Тут Липатов замолчал, задумчиво устремив глаза на огонь.
– И что дальше? Уволили пенсионера? Или его инфаркт прямо на этом стуле прихлопнул? – раздались вопросы.
Липатов встрепенулся, словно отрываясь от своих глубоких дум, и Яна снова отметила, какой он одаренный актер.
– Старичка-то? Нет, ну что вы. Прошел месяц, другой, полгода, а он все работает и работает, и звонит этим японцам, на японском с ними лопочет, и факсы им посылает, и по электронной почте общается, а, когда они приезжали, два раза директору их речь переводил.
– Так, значит, стул был ни при чем? – не утерпел Петрусь.
– Стул-то? Ты погоди, дослушай… Время, значит, шло, и как-то вдруг заметили, что словно изводит кто людей с того отдела. Сначала двоих перевели в дополнительный офис, ну это еще ладно, а потом и совсем нехорошо, запил один мужик, за прогул уволили. Потом сразу две женщины в декрет ушли, одна за другой. И новые, кто на их место приходил, тоже не засиживались. А пенсионеру ничего, все работает, все по-японски по телефону бормочет, да еще и посмеивается. Тут уж не утерпели, подступили к нему чуть не с ножом к горлу, попросили объяснить, что происходит, а он только заверещал что-то по-японски, да и в обморок шлепнулся… Да-а…
– А дальше? – снова спросил Петрусь.
– А дальше то, что приехали его японские товарищи и с нашим директором разговор имели. Этот старичок, как оказалось, много лет в Японии прожил и состоял в каком-то их ордене самурайском, связи опять-таки влиятельные имел. На нашу работу он случайно попал, и так вышло, что в первый же день на кантике этого проклятого стула углядел иероглиф японский, а означал тот слово «уходи». Только старик не промах был, на своем стуле иероглиф закрасил, зато на всех остальных стульях в отделе неприметно черными чернилами это самое «уходи» изобразил… Вот так все оно и вышло, по написанному, стало быть.
– Что же дальше со стариком случилось? – полюбопытствовала Яна.
– Да забрали его японцы эти, в Японию свою. А директор всю мебель из офиса тут же приказал списать, и новую закупить. А потом еще священника приглашал, чтобы тот помещение освятил.
Все немного помолчали, и Липатов с сомнением в голосе сказал:
– Есть еще одна история, о кулере и телефоне. Но я ее на ночь обычно не рассказываю.
– Расскажи? – тут же раздался хор голосов.
– Не знаю, стоит ли…
