Они были прекрасной парой; сейчас это было видно.
Около Лоры появился Джон.
— Неожиданный поворот, не правда ли?
— Определенно. — Девушка посмотрела на мать, ожидая увидеть ее расстроенное лицо, но та стояла около двери, будто ожидая, что сейчас зазвонит звонок.
И звонок зазвонил.
Лора чуть не подпрыгнула. Ее мать посмотрела ей в глаза.
— Лора, в это действительно сложно поверить, но иногда лучше действовать так, как подскажет сердце. — И она поторопилась открыть дверь. Смущенно посмотрев на Джона, Лора поспешила вслед за матерью.
Мать уже открыла дверь и теперь обнимала высокого сероглазого мужчину с седеющими темными волосами.
— Папа?
Мама повернулась к ней.
— Мы уже встречались с ним, Лора. Он остановился в гостинице. Мы не хотели ничего тебе говорить до тех пор, пока сами не решим, как нам быть. Сейчас мы уверены, что хотим попробовать начать все сначала. Разве это не чудесно?
Отец улыбнулся и раскрыл дочери свои объятия.
Первой ее мыслью было: ни в коем случае! Ты не можешь ворваться в нашу жизнь, как будто ничего не произошло… со мной все будет не так просто, как с мамой…
А потом обнаружила, что уткнулась лицом в его свитер, что папа обнимает, а мама гладит ее по голове.
Джон услышал возглас Лоры: «Папа!»
Он смотрел, как разыгрывается семейная драма, чувствуя себя непрошеным свидетелем. В комнате Виктор и Элоиза обсуждали планы скорой женитьбы.
А он и не заметил, как все произошло.
В последний раз посмотрев в комнату, где Лора разговаривала с родителями, Джон неслышно вышел из этого гостеприимного дома. Ему было пора уходить.
Его кто-то позвал, и, обернувшись, он увидел более-менее нормально ковылявшего Виктора.
— Поздравляю с помолвкой, — сказал Джон.
— Ты же не уезжаешь, нет?
— Честно говоря, да.
— Не насовсем?
— Нет, я останусь здесь еще на недельку и помогу тебе войти в рабочий ритм в клинике.
Виктор рассеянно кивнул и спросил:
— А где же Трина?
— Она уехала, — сухо сказал Джон. Он не хотел говорить о Трине.
— Отлично, — заметил Виктор, — теперь ты можешь спокойно ухаживать за Лорой Гиффорд.
Джон вздернул бровь.
— О чем ты?
— Боже мой, мальчик, почему, ты думаешь, я пригласил вас обоих жить у меня в доме? Вы созданы друг для друга. Я понял это, как только увидел вас в больнице.
— В этом городе что, все сводники? — проворчал Джон.
— Вы же любите друг друга, — настаивал доктор Рид.
Любовь? Джон не мог даже позволить себе думать об этом. Ясно, что он хочет Лору, но любовь?
— Не тяни время, — предупредил Виктор.
— Ты забыл, что это касается не только меня. У Лоры тоже есть какие-то планы. У нас обоих своя жизнь, и, к сожалению, мы обитаем в разных городах. Иногда я даже не уверен, с одной ли мы планеты.
— Ерунда, — сказал Виктор и, повернувшись, ушел.
Лора спряталась от всех в оранжерее. Мир сошел с ума, и только здесь, среди лилий, она чувствовала себя спокойно. Скрещивание шло по строго определенной процедуре. Чудеса случались очень редко, как в случае создания красной лилии, обычно этапы формирования нового растения тянулись очень долго, и должны были пройти годы, чтобы появился ощутимый результат.
Неожиданно дверь оранжереи скрипнула, и появился он. Джон.
— Можно войти?
Лора кивнула.
Она уже переехала из дома доктора Рида в свой собственный, мать жила с отцом, бабушка собирала приданое и тщательно обдумывала медовый месяц.
Джон тихонько прикрыл дверь, подошел ближе, и она ощутила огромное желание выгнать его из оранжереи. Это было священное место, и он его осквернил.
— Бабушка рассказала мне, что ты создала такую красоту, — проговорил он, восхищенно глядя на лилии. — Они сногсшибательны.
— Спасибо, — прошептала Лора, не поднимая глаз.
— Ты вырастила их путем скрещивания? Я читал, что проходят годы, прежде чем получится какой-то результат.
— Откуда ты знаешь ботанику? — спросила она.
— Удивительно, сколько интересных книг есть в библиотеке Ферн-Глена.
И зачем он смотрел всю эту информацию? Чтобы ей было еще больнее, когда он уедет?
— Каждая новая лилия расцветает через два или три года, и только тогда узнаешь, получилось у тебя или нет.
— У меня бы не хватило терпения, — сказал Джон.
— Я очень терпелива в том, что касается растений, но быстро теряю терпение с людьми.
Теплая улыбка появилась на его губах.
— Твоя бабушка сказала, что истинная ценность лилий — в их цвете.
Почему они говорят о лилиях? Ну, а почему бы и нет? Лучше о цветах, чем об их отношениях.
— Селекционеры годами пытались вырастить красную лилию, — торопливо проговорила она. — Большинство лилий цветут около ста дней, а эта — шестьдесят пять, и для ее роста не требуется крытой теплицы. Если бы удалось сократить количество пыльцы, то ее можно было бы прикреплять к свадебному платью — лилия бы не пачкала его. Сейчас я как раз работаю над этим.
— Бабушка также сказала, что ты запатентовала свою лилию и скоро подпишешь контракт с датской фирмой.
Лора улыбнулась.
— Я получила огромное количество бумаг и довольно приличный гонорар.
— Об этом она тоже говорила.
— Бабушка думает, что хранить секрет — значит рассказывать его тихим голосом, — сказала Лора без всякого раздражения.
— Она знает, что я волнуюсь за тебя. А почему ты просто не продашь эту лилию сама?
Подкопав почву около все еще цветущей розовой лилии, она ответила:
— Датчане размножат мою лилию в сети лабораторий по всему миру. Они сделают миллионы ее копий и вырастят луковицы в Чили. Через четыре или пять лет красная лилия будет повсюду. Я не могу сделать все с таким размахом сама.
Джон шагнул еще ближе.
— Я слышал, твоя мать уехала из города и оставила тебя главной в магазине.
— Они с папой начинают все сначала, — ответила Лора, перебегая взглядом со своих ботинок на деревянные скамейки, на корзины с землей… только не на Джона. — Все, что мне нужно будет делать, — это защищать их сбережения, пока они будут в отъезде. Магазин — это их прошлое и мое будущее.
— Здесь многое неотделимо от тебя, — сказал он мягко.
Она смело встретила его взгляд.
— Все, — прошептала она. — Я не могу уехать отсюда. И не уеду.
— Не уедешь, — эхом повторил он и подошел так близко, что с ее языка чуть не сорвались признания в любви.
Если бы он любил ее, разве она не почувствовала бы этого?
— Твое будущее в Ферн-Глене так же важно для тебя, как мне мое… в Беверли-Хиллз, — наконец произнес Джон. Его дыхание согревало ей щеку, но слова ранили, как острые ножи. Он был прав, но от этих жестоких фраз ей становилось не по себе.
