Я качаю головой.
— Нет, я не хочу есть.
— В чем же дело? Может, плохо себя чувствуешь? — Терри нахмуривается.
— Просто… давай уйдем, — повторяю я почти с мольбой. Не знаю, почему мне вдруг стало здесь так невыносимо. Может, из-за той же зависти — к женщине, которая, быть может, уже рассматривает своего малыша. Задумываюсь. Нет. Вряд ли это случается так быстро. Долго ли длятся роды? Зависит ли это от того, первые они или нет? Я никогда не задавалась этими вопросами. Не было повода.
Терри опять достает бумажник.
— Конечно, идем. Только расплатимся. — Он подзывает официанта и просит принести счет.
Я от нетерпения начинаю барабанить пальцами по столу. Куда я спешу? Что задумала сделать? Не затянуть же Терри в кровать прямо теперь, чтобы через девять месяцев осчастливить нас обоих!
Смотрю на людей вокруг. За соседним столиком располагается семейство. Мать и отец, лет на пять — самое большее, десять — старше нас с Терри, девочка лет двенадцати, мальчик лет семи и младший ребенок, еще совсем карапуз. Наверняка они не богаче нас, но ведь не побоялись же!..
Всматриваюсь в глаза матери, ищу в них следы адской усталости, нескончаемых лишений и страдания, но не нахожу ни первого, ни второго, ни третьего. Напротив, во взгляде незнакомки отражается настолько сложное и многостороннее счастье, какое мне, как кажется, еще неведомо.
Малыш хватает со стола меню, подносит его к себе вверх ногами, раскрывает и сосредоточенно хмурит бровки. Остальные смеются. Девочка тычет в его плечико пальцем.
— Мэтт ищет свое любимое банановое пюре!
Отмечаю, что у нее глаза точь-в-точь как у отца — светлые, обрамленные темными загнутыми кверху ресницами. Он, чувствуя, что я на него смотрю, поворачивает голову. Поспешно перевожу взгляд на пространство между столиками, где никого нет и не в ком возбуждать подозрения.
— Точно ничего не хочешь? — спрашивает Терри.
Вздрагиваю от испуга. Какая же я стала нервная! Вздыхаю и качаю головой.
— Тогда пошли?
Лишь теперь замечаю, что на маленьком коричневом подносике уже лежат деньги. Когда приходил официант? Я не заметила. Уходим, оставляя цветы в кафе.
На улице благодать. Дневная жара спала, и хочется надышаться этой свежестью, чтобы хватило до следующего вечера. Поворачиваюсь и иду вперед по тротуару, не задумываясь куда. Терри без слов следует за мной.
Во мне происходит что-то непостижимое. Такое, для чего, как кажется, я жила все предыдущие годы, да и вообще появилась на свет. Силясь понять, в чем секрет этих внезапных перемен, я не помню ни о чем другом. Может, и не вспомнила бы ни о визите к деду, ни о разговоре с Каролиной, во всяком случае сегодня, если бы Терри вдруг не положил мне руку на плечо и не сказал:
— Как подумаю, что, если бы не дедов день рождения, мы бы, скорее всего, до сих пор не знали бы, как нам опять сойтись, просто диву даюсь.
Я резко останавливаюсь. Черт! Зачем он напомнил про деда, про этот фальшивый праздник и наше подстроенное воссоединение?! В такую удивительную минуту! Почему не почувствовал?
— В чем дело? — Терри хмурится. — Что происходит, Джесси? Ты опоздала, все о чем-то размышляешь. Что-то стряслось?
То необыкновенно важное и необъяснимое, что свершалось во мне, вдруг с ошеломительной быстротой обращается в злость и отчаяние.
— Что стряслось?! — повторяю я, содрогаясь от гнева. Ловлю себя на том, что я снова в том же самом состоянии неуправляемого бешенства, в какое приходила всякий раз перед семейной разборкой.
Ну уж нет! — говорю себе. Чему-чему, а хотя бы способности не распускаться вся эта история должна меня научить. Не хочу превращаться в истеричку, как бы там ни сложилось! Не хочу и не превращусь!
Глубоко вздыхаю и лишь после этого продолжаю более спокойным голосом:
— Мне известно все. Можешь забыть выученную роль и расслабиться.
Терри растерянно усмехается. Чему он удивлен больше — тому, что таинственным образом всплыла правда, или тому, что я не повышаю голос, — трудно сказать. Скорее всего, и тому и другому.
— Что… ты имеешь в виду?
— То, что продолжать меня дурачить и тем самым, как вы полагаете, учить уму-разуму больше нет смысла, — медленно, старательно сохраняя власть над бушующими чувствами, произношу я. — Игра закончена. Но побежденных в ней нет. И знаешь почему? — Я смотрю ему прямо в глаза.
Он морщится, будто от приступа зубной боли, и молчит.
— Потому что в ее основе лежало вранье, — так же спокойно, радуясь, что быть не мегерой даже в такие минуты у меня еще и как получается, говорю я. — Потому что в дела, касавшиеся только нас двоих, вмешалась целая компания, пусть даже самых близких нам людей. И потому что на роль пешки в этой игре вы выбрали мое к тебе чувство.
Терри зажмуривается и хватается за волосы.
— Подожди! — Он распахивает глаза и протягивает ко мне руку.
Я, качнув головой, продолжаю путь.
— Постой, Джесси! Ты все не так поняла…
— Уверяю тебя — так. Может, ум у меня и действительно не бог весть какой, но тут особой сообразительности и не требуется.
— Не бог весть какой? — растерянно повторяет Терри, следуя за мной. — При чем здесь твой ум?
— Ни при чем, — говорю я, не считая нужным пересказывать невольно подслушанный дедов разговор. — Так, пришлось к слову. Не бери в голову.
— Не брать в голову? — опять повторяет он мою фразу. — Ты хоть понимаешь, что все это значит для меня?
— Что именно? — спрашиваю я, не останавливаясь.
— То, что мы вновь провели вдвоем ночь, то, что встретились сегодня…
— Этого не должно было быть, — твердо говорю я. — Ни ночи, ни сегодняшнего калечного свидания.
— Но ведь ты сама готова все вернуть! — вскрикивает Терри, вскидывая вверх руку и тряся ею. — Я видел, чувствовал! — Он хватает меня за плечи и разворачивает к себе лицом. — Можешь доказывать обратное сколько душе угодно, я не поверю!
Две тетки в годах, толстые, как бегемотихи, обходя нас, смотрят на него и переглядываются. Одна крутит пальцем у виска.
— Дожили.
— Ага, — соглашается вторая. — Раньше семейные сцены устраивались дома, без свидетелей. А теперь!..
Первая фыркает и что-то отвечает, но ее слов уже не разобрать. Пусть говорит что хочет.
— Ты уже согласилась, Джесси! — с мольбой и отчаянным неверием в повторное расставание кричит Терри. — Ты обнадежила меня! Мне без тебя не жить, слышишь? — договаривает он тише, неотрывно глядя в мои глаза. Ты не сможешь опять уйти…
— Ты же смог выставить меня на всеобщее посмешище, — говорю я, удерживаясь из последних сил, чтобы не закричать, не броситься на бывшего мужа с кулаками и не разразиться рыданиями.
