напоказ. Член в штанах пытается пробить себе дорогу на свободу, и становится почти больно, но руки заняты. Наклоняюсь и провожу языком снизу вверх, задевая пробку и останавливаясь, только когда кончик языка упирается в клитор.
— Моя развратная шлюшка, — говорю это с особым удовольствием, и малышка стонет в ответ.
Приникаю к ней в поцелуе, слизывая сладость и выбивая из нее новые стоны. Скольжу пальцами во влажную глубину.
— Охренеть ты течешь, — чувствую, как после моих слов плотно смыкаются ее внутренние мышцы.
Аккуратно вынимаю пробку и ныряю влажными пальцами в не успевшее сомкнуться отверстие ануса, которое тут же плотно сжимается. Тоня замирает и прислушивается к ощущениям.
— Нравится так?
— Да.
— Малышка подготовилась? — спрашиваю и снова, блядь, звучит насмешливо, но Тоня от этого только сильнее заводится, и я в который раз этому удивляюсь.
— Да, — снова краснеет, так и не открывая глаз, и я пытаюсь сдержать смешок, чтобы не смутить ее еще сильнее. Ощущение, будто дай ей возможность — сбежит.
Погружаю в нее третий палец, растягивая, и малышка настороженно замирает. Снова трогаю ее губами, ласкаю языком, и Тоня с готовностью отвлекается, сжимает грудь, выкручивает соски и… блядь, я готов кончить в штаны, потому что член уже трахает ткань джинсов даже без моего участия.
Опускаю Недотрогу и с усилием расстегиваю тугую пуговицу на натянутых до упора штанах. С облегчением выдыхаю, освобождая напрягшуюся до боли плоть. Тоня на таблетках, и я уже давно не ношу с собой презервативы, и сейчас как никогда жалею об этом, потому что приходится тянуться до прикроватной тумбочки и шарить в ящике рукой, в надежде отыскать давно не используемые резинки.
— Там чисто, — бубнит, прикрывая ладонями лицо, и я замираю. — Я же сказала, что подготовилась.
Когда я спрашивал о подготовке, то имел в виду растянувшую тугие стенки пробку, но это… это как будто у меня день рождения и новый год одновременно.
Медленно выпрямляюсь, так и не найдя ненужные уже презервативы. Настойчиво развожу ее руки в стороны и целую в губы, вкладывая всю нежность, на которую вообще способен. Целую ее в попытках отвлечь, потому что это уже похоже не на смущение, а на зарождавшуюся панику.
Тонкие дрожащие пальцы нащупывают мелкие пуговицы и медленно расстегивают мою рубашку. Я не тороплю, даю ей возможность успокоиться, а мне прийти в себя и осознать, что снова лишаю ее девственности. Отрываюсь от сладости губ и вглядываюсь в голубые глаза, понимая, что все, связанное с Тоней — это лучшее, что случилось в моей жизни.
Наконец, чувствую прикосновение ее ладоней к моей груди и животу, и как уверено она обхватывает напряженный член, сжимая его именно так, как мне нравится. На этой территории она уже давно освоилась. Выпутываю руки из рубашки, с трудом выскальзывая из треснувших манжетов. Приподнимаю малышку, стаскиваю собранное на поясе платье и снова склоняюсь над ней.
— Я люблю тебя, Тоня, — выдыхаю, осознавая это как никогда остро.
— И я тебя, — закусывает губу и обнимает за плечи.
Скольжу членом между складок и пытаюсь не зажмуриться от остроты ощущений. Спускаюсь немного ниже, прижимаясь к испуганно сжатому колечку.
— Расслабься, — шепчу, невесомо целуя в губы. — Мы просто попробуем, но ты всегда можешь меня остановить.
Тоня кивает. Как и полтора года назад, обхватываю ее лицо ладонями и медленно протискиваюсь в неимоверно узкое, скользкое от ее влаги отверстие. Тоня морщится, но не сжимается. Хотел бы я, чтобы в первый раз ей было так же невозможно охренительно, как мне сейчас. Не хочу растягивать приятный для меня, но болезненный для нее процесс, и одним резким движением проникаю на всю длину.
И вопреки ожиданиям, Тоню выгибает мне навстречу, а ее ноги плотно обхватывают меня за пояс, подтягивая ее выше и толкая меня к ней навстречу.
— Не больно?
— Нет, совсем нет. Еще так, пожалуйста, — шепчет жарко, и я со стоном снова двигаюсь вглубь нее.
А потом снова и снова, резко вколачиваясь в податливое, желанное тело до искр из глаз и тупого мата вместо мыслей.
Тоня протискивает руку между нашими телами, и мне башню рвет от мысли, что она ласкает себя. Отстраняюсь и сажусь задницей на пятки, потому что должен видеть это. Сжимаю худые бедра, и когда Тоня невозможно сжимается внутри, выгибается, со стоном ныряет пальцами во влагалище и стискивает покрывало второй рукой до треска ткани, не выдерживаю и кончаю как никогда в жизни следом за ней. Спину выгибает, член пульсирует, пальцы стискивают смуглую, нежную кожу до синяков, и я не могу сдержать хриплый от перехватившего горло судорожного спазма стон.
Кажется, это длится и длится, пока я, наконец, не падаю на все еще содрогающееся от оргазма напряженное тело. Чувствую ее пальцы в волосах и позорно хочу рыдать от счастья. Теперь уже сам утыкаюсь ей в шею, с трудом пытаясь протолкнуть воздух в легкие.
Тоня
Пара часов спустя
— Привет, мартышка, — весело говорит Антон, присаживаясь на корточки посреди газона в нескольких шагах от Вики, терпеливо ждет, а потом и подхватывает неуклюже подошедшую и радостно улыбавшуюся ему дочь.
Она вся в песке, который Федор Ермолаевич завез на участок специально для ее персональной песочницы. Мартышка, оправдывая прозвище, цепко хватается перепачканными ручками за шею мужа, и Антон встает, почти не поддерживая ее, повисшую на нем и от того неимоверно счастливую.
Они встречаются вот так каждый вечер, но, кажется, это никогда не надоест никому из нас. Включая умильно наблюдавшегося за картиной Федора Ермолаевича, который вышел на пенсию и все свое время теперь тратит на превращение своего шикарного сада в детскую площадку.
— Ее игрушки, — протягивает мне объемную сумку, которая путешествует с Викой, куда бы мы ни поехали.
— Спасибо, что присмотрели, — благодарю с улыбкой, пока Антон щекоткой доводит ребенка до сумасшествия, но Федор Ермолаевич только отмахивается. И так всем ясно, что он с радостью возится с Викой и без стеснения называет ее внучкой.
— Останетесь на ужин?
— С удовольствием!
Ведь до накрытого в зале стола мы так и не добрались.
***
Уставшая за день Вика заснула еще на подходе к дому. Проснулась
