Словно кто-то провел железом по стеклу…
Паника вновь вернулась, скрутила тугим жгутом внутренности. Ужас лишал сил, мешал двигаться, не давал мыслить здраво.
Это все гроза, просто гроза собирается… Вот уже и первые капли ударили по траве…
Дождь. Стена дождя. Ветви по лицу. Мокрая трава в ноги. Не пускает. Держит. Ветер.
Почему так холодно? Почему так страшно? Почему так тяжело идти? Нет, бежать. Куда я бегу?
Запах. Тяжелый, сладкий, тошнотворный запах, пробивающийся даже сквозь ветер, дождь и сырую листву.
Это кровь. Откуда здесь кровь…
Она на руках, на одежде, на сырых ветках, на мокрой траве, она везде. Дождь смывает ее, но кровь все равно повсюду. Вот что чувствовала та леди, жена Макбета… Бедняжка! Выносить этот запах…
Я бегу, спотыкаюсь, тяну за собой мертвое тело. Бледные, забрызганные грязью ноги мертвой девушки то и дело цепляются за кусты и камни, и тогда я злюсь.
Она такая тяжелая и неудобная, эта дурочка! Она все портит. Работа была выполнена безукоризненно. Сначала – бечевка, впившаяся в горло. Хрип. Содрогание тела, из которого уходит жизнь. Потом – два удара ножом. Кровь из перерезанных вен на руках. Все идеально. А главное – точно так, как это мне явилось во сне. Всего два удара ножом – и моя Адди воспарила красавицей, свободная от уродства собственной плоти.
Проклятье! Не всё! Я едва не забыл самое главное.
Я опускаюсь на колени перед телом. Одним движением рву мокрое платье от ворота до самого низа. Вынимаю из кармана нож.
Это очень просто, потому что она больше не орет и не дергается, она ведь уже мертвая.
Потом я складываю ее в чемодан – вуаля. Нет больше громоздкой оболочки моей Адди, есть лишь наша любовь, скрепленная кровью. А сучке я отомщу. Она лишила меня этой любви на долгие три года…
Красавица и Чудовище. Старая, старая сказка.
Жаль только, что у его сказки не будет счастливого конца…
Я хочу, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Ты и я. И нет ни времени, ни пространства. Только мы.
Так и будет. Мы всегда будем вместе.
Обещай мне. Обещай, что всегда будешь любить меня так, как сегодня.
Люби меня. Пожалуйста, люби меня сейчас!
Не сейчас. Я не могу.
Я прошу тебя.
Не сейчас. Сейчас тебе придется уйти.
Я не могу без тебя. Я умру без тебя.
Если ты останешься, я причиню тебе боль.
Ты не можешь причинить мне боль.
Но я это сделаю.
Нет!..
Проклятая сучка! Я больше не слышу мою Адди! Она отравила ее мозг, заставила ее усомниться. О, как она поплатится за это!
Джеки торопливо вытащила из кармана куртки телефон – и едва не заплакала от бессилия. Батарея села.
Она боялась выглянуть в окно – вот в чем все дело. Она ходила по комнате как заведенная и боялась посмотреть на улицу.
А потом ужас и тьма стали совершенно невыносимыми – и Джеки О’Брайен на ватных ногах пошла к двери. Молча отомкнула замок. Открыла дверь. Вышла на деревянное крылечко…
Это было леденящее и зловещее, но одновременно и совершенно нереальное зрелище. Дом Каллаханов стоял немного под горой, так что дорога появлялась как бы сверху… И сейчас посередине этой дороги стоял Черный Человек в черном дождевике и капюшоне, надвинутом на глаза. Солнце – последнее, предгрозовое – светило ему в спину, и потому Джеки был виден только силуэт: черный, страшный, фантастический.
Джеки прислонилась к притолоке, потому что ноги отказывались ее держать.
Оставалось надеяться на чудо… Оно и произошло, и Джеки потеряла сознание.
Честно говоря, потом она просто ничего не помнила. Помнила разве что, как черная фигура медленно двинулась к ней, а еще помнила, как ползла от нее прочь – ноги не держали, и Джеки упала практически сразу.
Потом было очень больно – Черный Человек схватил ее за волосы и держал, и тащил, а потом Джеки перестала соображать.
В голове гудело. Ужасный, низкий гул с отдельными вкраплениями высоких частот. Эффект поразительный – сильно тошнит.
Еще тошнило от запаха. Это даже не запах. Это вонь. Она скользкая на ощупь, ее можно потрогать.
Пила в мозгу взвизгнула особенно мерзко, желудок Джеки подпрыгнул к самому горлу.
Она попыталась приоткрыть глаза, но желудок сказал категорическое «нет». Тогда Джеки решила двигаться медленно. Миллиметр за миллиметром.
Сквозь пелену и красноватую дымку проступали неясные очертания чего-то геометрического грязно-бурого цвета. Чуть левее находилось что-то дрыгающееся, ярко-оранжевое, несомненно живое. Вокруг оранжевого колебались тени – тоже бурые, но более темного оттенка.
Еще было неудобно лежать. Голова упиралась во что-то острое и холодное, руки… рук, пожалуй, вовсе не было.
Еще было холодно. Не везде, а как-то частями. Животу холодно, ногам – нет. Рук она не чувствовала, глазам было горячо, а губы – холодные и ватные, как после наркоза.
В университете – от большого ума, не иначе – они с подружками решили на себе проверить, что чувствуют пациенты, принявшие дозу наркоза и отходящие от него. Ощущения оказались на удивление мерзкими. Джеки не хотела бы испытать их вновь, но вот – пришлось.
Она попыталась восстановить в памяти то, что произошло… Когда? Откуда бурое, острое и оранжевое? Чем так отвратительно воняет? Чьи это тени?
Потом откуда-то из глубин сознания вылущился не то свист, не то змеиный шип, не то детский кошмар из снов. Голос, похожий на радужную жижу на поверхности болота. Голос, подобный тухлому мясу. Или даже тухлой рыбе.
– Зашевелилась, сучка?
Интересно, к кому это он обращается?
Секундой позже мир стремительно ворвался в рассудок Джеки, властно приказав ей вернуться и прийти в себя. Что-то или кто-то резко мотнул ее вверх и вперед, потом пол рванулся ей навстречу, желудок перестал бороться за жизнь, и Джеки вырвало. Как ни странно, после мучительного спазма, вывернувшего ее наизнанку, стало легче и неясные тени обрели имя.
Лучше бы они этого не делали.
Джеки О’Брайен подалась назад, задохнулась собственным вскриком.
Оранжевое – огонь, костер, пожар – короче, горела хижина Рика Каллахана. Вонь – от человека в черном дождевике. От него пахло кровью, потом и смертью.
Все это было не так страшно. Все это можно было пережить. Гораздо страшнее оказалось узнать, что у него, у Черного Человека, человеческое лицо.
Мистер Баркли. Жених, тяготеющий к готике. Муж-садист, заставлявший свою жену пить бычью кровь и избивавший ее каждый божий день в профилактических целях.
Он смотрел на нее. И ухмылялся. Маленькие черные глазки маслено светились, в уголках рта засохла слюна.
– Очнулась, маленькая ирландская шлюха? Это хорошо.
