Да мы просто никогда не были так близки, горестно подумала Блайт. Я была милым развлечением, слабой утехой в твоем горе, чем-то второстепенным после любимой работы. Не той, которой ты мог бы открыть свои самые потаенные секреты, не той, с которой можно разделить горечь утраты.
— Продолжай, пожалуйста, — мягко попросила она.
— Ты уверена, что хочешь?..
— Продолжай!
— Шелли стала творить с Корой чудеса, хотя ей пришлось изрядно повозиться. К шести годам девочка уже могла самостоятельно одеваться, следить за собой и от сверстников в умственном развитии отставала лишь на пару лет. Она была… — Он замолчал и откашлялся. — Она была счастливым любвеобильным ребенком с широкой улыбкой. И мы, конечно, любили нашу дочь.
И это еще сильнее сближало вас, подумала Блайт.
— Мне казалось, успехи в воспитании больного ребенка давали Шелли какую-то компенсацию…
— Компенсацию в чем?
— В том, что она ошиблась в выборе мужа.
— Ошиблась? — У Блайт перехватило дыхание. — Будучи замужем за тобой Шелли еще выказывала недовольство?
Он изобразил на лице некое подобие улыбки.
— Возможно, прожив со мной несколько лет, ты тоже была бы сыта по горло моей одержимостью математикой, да и мной самим.
— Неужели у нее хватало наглости тебе об этом прямо говорить? — задохнулась Блайт.
— И не раз. Ты знаешь, я немногословен. Меня воспитали в доме, где детям не разрешалось иметь собственное мнение, а тем более высказывать его вслух. Поэтому я погрузился в мир чисел, а это интересует не очень многих.
— И ты ее любил! — с горечью воскликнула Блайт. Она не понимала, как Шелли могла быть такой жестокой.
Джас сидел неподвижно, словно не расслышав ее слов. Прошло несколько минут.
— Я обожал Шелли. Было невозможно ее не любить. До нашей встречи я не знал, что такое любовь… — Он рассеянно чертил пальцем ноги по песку. — Она была первой, кто признался мне в любви. До этого я не слышал подобных нежных слов ни от кого, даже от родной матери.
Естественно, он жаждал любви! Он был готов броситься к любому, кто ласково посмотрит на него!
— Многие мои однокурсники нашли высокооплачиваемую работу, и Шелли ждала от меня того же. Жизнь преподавателя — чтение лекций, занятия со студентами, проверка домашних заданий, кропотливая работа над каким-нибудь новым проектом — все это казалось моей Шелли смертельно скучным, а значит, скучным был и я… Она общалась с нашими однокурсниками, сделавшими более успешную карьеру, вращающимися в самых престижных кругах. Видит бог, она заслужила эту яркую жизнь, эту крупицу счастья, которая хоть на миг отвлекала ее от забот о Коре.
— А как жил ты?
— Я, как правило, оставался дома и присматривал за дочкой. Шелли не возражала, когда мы ходили куда-нибудь вместе или принимали гостей у себя, она просила меня не докучать окружающим разговорами о моей работе.
— Но ведь это вовсе не скучно! — взорвалась Блайт. — Мне с тобой ни минуты не было скучно!
Джас посмотрел на нее внимательно, и сардоническая усмешка исказила его губы.
— А прошлой ночью?
— Прошлой ночью?
— Да, когда я признался в своем успехе. Казалось, ты изо всех сил прикидываешься радостной и заинтересованной. Но потом мы поцеловались, и я усомнился в своих подозрениях. А утром ты меня бросила…
— О, Джас…
— Шелли частенько говорила, что работа для меня важнее, чем жена. И в каком-то смысле была права. Я действительно находил в науке больше радости… Я хотел любить и быть любимым… Я завидовал друзьям. В течение многих лет я наблюдал за счастливыми парами, семьями, пытался понять, что стоит за их любовью. Но мне казалось, что я просто не способен на настоящую любовь, что я могу утолить лишь сексуальный голод. А наши с Шелли отношения строились именно на сексе, но и эти радости вскоре приелись. Она находила утешение в объятиях других мужчин, но я никогда не вмешивался, не упрекал, не устраивал сцен. Я пытался любить ее, но не смог…
— Но Кору-то ты любил, — напомнила Блайт.
Его лицо заметно оживилось.
— Ради нее я был готов на все.
— Смог бы ты бросить свою работу?
— О, если бы это могло хоть как-то ей помочь, бросил бы, не раздумывая, — мгновенно ответил Джас. — Когда Шелли заявила, что хочет сделать блестящую карьеру, я предложил такой вариант: она работает, а я сижу дома с Корой. Но…
— И что же она ответила?
— Она решила, что я пытаюсь отлынивать от настоящей работы, сваливаю часть материальной ответственности за семью на нее, что хочу превратить ее в добытчицу, и так далее…
Блайт прерывисто вздохнула, не веря своим ушам. Джас снова погрустнел.
— Еще ей казалось, что я хочу отнять у нее дочь, взять на себя большую часть забот о Коре. Этого она не могла мне простить.
— Чего простить? Что ты не разрешил отдать девочку в приют? Но…
— Она чувствовала себя загнанной в ловушку. А ловушкой считала свою любовь и преданность Коре. Наш брак разваливался на глазах, но мы не могли расстаться, потому что не могли оставить нашего ребенка. И тогда…
И тогда случилось непоправимое. Блайт расчувствовалась, горючие слезы вновь хлынули из глаз. Она отчаянно хотела утешить Джаса, хотя знала, что не в силах вернуть ни погибшую дочь, ни рухнувший брак, не оправдавший его надежд.
— Если бы я могла хоть чем-то тебе помочь… — всхлипывала она.
— Ты уже помогла. — Джас ласково посмотрел на нее. — Помогла мне понять, что я способен на настоящую любовь. Не на страсть или вожделение, а на то, о чем поется в одной старинной песне…
— В какой песне? — спросила Блайт, совершенно сбитая с толку.
— В ней поется, что надо верить в любовь, что рано или поздно она придет и что даже на склоне лет не надо отчаиваться, что на руинах былого счастья можно построить новое… Старомодная сентиментальная песенка, — признал Джас с усмешкой, — но она как ничто другое находит отклик в моей душе. Ты внимательно слушала? Так знай, все это я посвящаю тебе, потому что лучше, чем поется в этой песне, я не скажу.
Блайт, напряженно вглядываясь в его черты, недоверчиво спросила:
— Джас… Ты хочешь сказать, что любишь меня?
— Ты для меня, как солнце. Когда ты есть — мне светло и хорошо, когда тебя нет — я проваливаюсь в бездну.
Блайт затаила дыхание, надеясь услышать продолжение признания. Внутри нее зарождалось незнакомое, согревающее душу чувство, словно распускался бутон в предчувствии долгожданной весны.
— И я поклялся себе, что не буду тебя удерживать.
— Но почему?
— Приручив тебя, я стал бы думать, что запер хрупкий молодой цветок в темной затхлой комнатушке.
