— Это важно?
Нянька Нэн авторитетно подтвердила:
— Хо! К зеленым глазам не подходи, беду наглазят, а синих сторонись, плачут часто, от карих одна суматоха в голове молодых балбесов, а вот в глазах цвета грозы над вересковой пустошью можно ответы искать…
— Какие ответы, нянюшка?
— Балбес! Рули давай!
— Рулю, рулю, не сердись.
Вера безмятежным голосом попыталась внести ясность.
— Нет, в самом деле, нянюшка, я как-то не уловила, что ты имела в виду?
— Ты, моя девочка, уловить можешь только тлю на своих лютиках, а в МОЕ ВРЕМЯ леди были поумнее!
Вероника зажмурилась. Ей казалось, что она въезжает в какую-то сказку, немного страшноватую и совершенно неизвестную. Нянюшка Нэн представлялась ей мудрой ведьмой, не то, чтобы доброй, но уж точно не злой; Вера до крайности напоминала рассеянную и добродушную Королеву, а уж с принцем все было ясно изначально.
Вот узнать бы еще, кем предстоит в этой сказке стать самой Веронике — принцессой или лягушкой?
Они вышли из машины прямо посреди широкого луга. Их окружали люди, молодые и старые, мужчины и женщины, дети и старики.
Современные джинсы соседствовали с войлочными шапочками стрелков Робин Гуда, клетчатые шотландские юбки — с легкомысленными шортами… Толпа сдержанно гудела, изо всех сил стараясь не шуметь. Вероника чувствовала, как по ней ползут любопытные взгляды. Не всегда добросердечные. Иногда настороженные. Редко — откровенно враждебные. Она почувствовала головокружение и желание зарыться лицом в одеяльце Джеки, вдохнуть милый воробьиный запах… В этот момент надежная сильная рука обвила ее талию, Джон уверенно и нежно поддержал Веронику, а нянька Нэн решительно взялась за наведение порядка.
— Ну чего гудите? Хотели праздновать, так и скачите, пейте, да веселитесь, а пялиться на дитя нечего. Дитя спит. Мастер Джон, проводи-ка девочку с маленьким брауни в свою тарахтелку. Она что-то бледненькая.
Джон это и сделал, а Вероника едва не взвыла, потому что ей предстояло остаться с ним практически наедине в интимной тесноте машины. Джеки не в счет. Для нее он — помеха в возможном бою за девичью честь, а для Джона — лишний стимул добиться своего.
На лужайке с их уходом возобновились танцы, музыка, нестройные здравицы и энергичное звяканье кружек и стаканов. Джон заботливо усадил Веронику на заднее сиденье, обошел машину с другой стороны и сел рядом.
— Голова кружится? Закрой глаза и думай… о чем хочешь.
— Ни одна женщина в здравом уме не закроет глаза в твоем присутствии. У тебя эта… как ее… харизма!
Джон захохотал, но быстро спохватился и закрыл рот рукой. А потом произошло и вовсе неожиданное. Вероника спокойно и с большим облегчением склонила голову на плечо своего немыслимого лорда и полностью расслабилась. Именно этого хотело ее тело, и вот теперь она чувствовала себя весьма комфортно.
Из общего шума и гомона на лужайке взмыл высокий чистый голос. Звонкий, девичий, он выводил чарующий кельтский напев, и Вероника, всегда довольно равнодушно воспринимавшая фольклорные игрища, поймала себя на том, что растроганно всхлипывает и не хочет, чтобы песня кончилась.
— Что это, Джон? Кто это пел? Это так чудесно…
— Песня, призывающая Бельтайн. Праздник расцвета и плодородия. Этой песне тысяча лет, а может, и больше. Кто же ее может петь, как не…
— Нянюшка!!! Смотри, это она!
— Не шуми, Джеки разбудишь. Конечно, нянюшка.
— Что это ты делаешь, ваше лордство!
— Обнимаю тебя. Становится прохладно.
— Я не замерзла.
— А сама-то ко мне прильнула!
— Это для твоего спектакля. К тому же, люди все приятные…
— Ты им тоже понравилась. Положи Джеки на сиденье. Выйдем к ним на секунду.
И она купилась на эту приманку. Устроила Джеки на необъятном сиденье «бентли» и повернулась к Джону…
… чтобы немедленно оказаться в его объятиях.
— Что… ты…
— Я же сказал — обнимаю.
И обнимал. По спине ползали знакомые змейки, низ живота сводило сладчайшей судорогой, грудь налилась и отяжелела от желания, а соски стали твердыми и болезненно-чуткими. Вероника Картер прильнула к груди Джона Леконсфилда, растворилась в его горячем дыхании, на мгновение с веселым ужасом отметив, как сильно он возбужден.
— Джон… отпусти… Это все голая техника…
— Нет… пока еще одетая…
— На нас смотрят…
— Ну и что? С их точки зрения все нормально.
— А с моей… нет…
Он не сводил с нее насмешливых, испытующих глаз, не размыкал стальное кольцо рук, прижимал ее к себе с прежней силой, а Вероника погибала от счастья.
— Я пить хочу…
Джон рассмеялся, отпустил ее и вылез из машины. Перепуганная собственными реакциями, Вероника последовала за ним, злясь на то, что этот человек может так легко превратить ее в желеобразное создание без костей и мозгов.
Ну его совсем. Надо найти Веру.
Это удалось, хоть и не без труда. Достойная хозяйка нетипичного английского сада, похожего на рай, яростно спорила с пожилым, приземистым и кривоногим человеком, который даже в процессе спора не вынимал изо рта отвратно смердящей трубки.
— … а я тебе говорю, Дик, что весь твой табак — ерунда и сплошной мусор! Настой из капустных листьев и помидорной ботвы — вот что тебе нужно! Блошка этого не переносит…
— Значит, это вообще не блошка, потому блошку такой хре… ерундой не взять. Ты, ваша светлость, справочники-то почитай, что я тебе давал! Перед войной написаны, не ваша нынешняя хре…
— Уж блошку-то я и без тебя распознаю, и без справочников! А вот лучше дал бы мне черенок той розочки, желтенькой такой… О, Ви! Какая радость! Какой праздник! Познакомься, это Дик-мельник, вообще-то у него уже нет никакой мельницы, зато лучшие розы — после моих.
— Что-о-о? Твое лордство, да у тебя ж против моих всего сортов десять!
— А вот этого не хочешь?!
С веселым ужасом Вероника смотрела на то, как знатная леди необыкновенно умело состроила кукиш кривоногому Дику, после чего перепалка было возобновилась, но тут какая-то рыжая девчушка увела Дика плясать.
Вера отдышалась и обняла Веронику за плечи.
— Я их обожаю. Здесь, в деревне, что ни человек, то легенда. Дик воевал вместе с французами, в Сопротивлении. Участвовал в секретных операциях. А потом переехал сюда, на родину, и вот уже тридцать лет разводит цветы. Продает, конечно, но если у него просто попросить, отдаст, не задумываясь…
— Вы всех-всех знаете?
— Конечно, милая! Я ведь тоже здешняя уроженка. Февершемы всегда были богаты и знатны, а Леконсфилды — победнее, но упрямы. Мне было шестнадцать, когда я влюбилась в отца Джонни, а он уже был помолвлен с матерью Кэролайн… Я тогда поклялась, что выйду за него. Никто не слушал, только нянюшка Нэн. Собственно, она и помогла… А мать Кэрри вышла замуж за еще одного нашего соседа и прожила с ним душа в душу…
