Он растерянно искал приемлемый для нее ответ. Но ничего не приходило в голову. Хотелось только обнять ее, но вряд ли это поможет. Да и слова не помогут. Он должен доказать ей… заставить понять, что творится с ним. Все не так, как прошлой ночью. Все должно быть абсолютно по-другому.
— Ты мог бы объяснить мне… — снова заговорила она, выводя Карлоса из глубокой задумчивости. — Прошлой ночью ты… — Голос ее прервался, опустившиеся уголки губ придали трагическое выражение лицу. — Ну, тому было много причин, не так ли?
— Нет! — вырвалось у Карлоса с горячностью отчаяния, напряжение достигло взрывной точки. — Господи, Присцилла! Посмотри на меня!
Она послушалась. В ее широко распахнутых глазах он увидел вопрос, словно отражение его собственного.
— Я ненавидел тебя прошлой ночью, Присцилла. Эта ненависть созрела за два этих проклятых года пустоты, когда я страдал без той любви, которая, как мне казалось, существовала между нами. Сегодня, когда я окончательно понял, что за чувства объединяли нас… — Карлос задохнулся. Но, сделав усилие, заговорил опять, чтобы высказать все, что мучило его: — Я готов сделать что угодно, лишь бы вернуть ее. Что угодно! Ты слышишь меня?
Присцилла смотрела на него, как завороженная. Но тут «мерседес» остановился. Карлос не мог больше ждать ни секунды и выскочил из машины, чтобы опередить шофера. Он бы сбил с ног любого, кто осмелился бы открыть дверцу для Присциллы. Не колеблясь, он сгреб ее с сиденья и прижал к груди. Живущий в нем дикарь вырвался наружу. Его женщина! И ничья больше!
— Не говори ничего, не надо, — услышал Карлос собственный хрипло бормочущий голос, пока нес ее к дверям своей квартиры.
Теплое дыхание защекотало ему ухо, когда она обвила руками его шею.
— Сегодня я могу обнимать тебя?
— Да, — выдохнул он. — Обнимай меня, сколько хочешь, как хочешь.
— Никаких ограничений?
Кажется, она поддразнивала его. Или ему показалось? Неважно.
— Никаких, совсем никаких! — подтвердил он. — Держись, мне надо достать ключ.
Карлос с радостью бы вышиб дверь, но остаток здравого смысла подсказал ему, что она слишком солидная и ему не по силам. Присцилла, кажется, не имела ничего против, когда он перекинул ее через плечо, чтобы нашарить ключ в кармане. Только начала смеяться.
Смех был хорошим признаком или плохим? Сердце его билось с такой силой, что его удары, отдаваясь в висках, мешали мыслить трезво. Он вставил ключ в замочную скважину — и еще одного барьера не стало. Они внутри. Пинком ноги Карлос закрыл дверь в остальной мир.
— Отпусти меня, Карлос, — попросила Присцилла, задыхаясь от хохота.
— Сейчас.
Он устремился в спальню.
— Только не в постель, — выговорила она более отчетливо.
— Нет?
А ему казалось это самым подходящим для них местом.
— Поставь на ноги. Сейчас же! — приказала она, вырываясь из его рук.
Хоть и противно это было разбушевавшемуся инстинкту, но Карлосу удалось-таки сдержать себя и не рухнуть вместе с ней на кровать. На ноги он ее поставил, но убирать руки с талии не стал. Если уж не дал своей Золушке убежать с бала одной, то и теперь не отпустит.
— Я не хочу, чтобы ты порвал мое платье, — объяснила Присцилла.
— Куплю тебе другое.
— Нет, это платье особенное. Включи свет, Карлос.
— Свет, — повторил он эхом, размышляя над тем, что «особенное» — это хороший признак.
Значит, можно и отпустить. На несколько секунд. Только чтобы включить свет.
Прекрасные зеленые глаза Присциллы искрились весельем, дразнили плутовским озорством.
— Теперь моя очередь раздевать тебя, — заявила она подчеркнуто решительно. — Ведь прикосновения разрешены.
Все правильно. Только так и должно быть между ними. Можно ничего не скрывать и быть самим собой. Вот она — волнующая, полная свобода!
— Да, — сказал он, зная, что улыбается так же, как она.
Их мысли и желания в точности совпадают. Никаких барьеров, никаких запретов. Ничто не отделяет их друг от друга, кроме одежды.
— А что, если по очереди? Мой галстук — твои цепочки, мой пиджак — твое платье. — Карл вопросительно вздернул бровь, глядя на нее. — Так будет намного быстрее.
Присцилла опять засмеялась и начала развязывать его бабочку.
— Я не хочу быстро, Карлос. Хочу наслаждаться каждым мгновением.
Неожиданно до него дошло. И хотя ему очень хотелось услышать это от нее, он выпалил сам:
— Ты по-прежнему любишь меня!
Фраза прозвучала не вопросом, а утверждением, потому что какой смысл спрашивать, когда ощущаешь на себе руки любимой, смотришь ей в глаза и все в тебе поет от счастья.
Присцилла вздохнула с притворным сожалением.
— Похоже, прилепилась я к тебе. Уж не знаю, на беду свою или на радость. Но если ты задумал отобрать у меня кольцо…
— Я хочу, чтобы ты произнесла это, Присцилла, — прервал ее Карлос, сгорая от нетерпения услышать слова, которые были необходимы ему для полноты счастья.
Присцилла вытащила галстук из-под воротничка, сплела пальцы у него за шеей, подняла ресницы и произнесла:
— Я люблю тебя, Карлос Рикардо де Мелло. Другого любимого мужчины у меня не было и никогда не будет.
Это обещание она донесла на своих губах до его губ. И в сердце Карлоса словно произошло извержение огненной лавы, когда они слились в поцелуе, за которым последовал еще один и еще. С жадностью изголодавшихся они накинулись друг на друга, возрождая понимание, разгоняя последние теневые завесы над любовью, которая больше никогда не окажется во власти мрака.
Он был прекрасен, опьяняюще прекрасен. Видеть его тело, ощущать его кожей, вдыхать его запах… Присцилла чувствовала, как все ее существо переполняется счастьем. Ее мужчина, ее половина во всех смыслах этого слова. Это было единение такого рода, о котором она мечтала прошлой ночью, в котором отдавать и получать равно восхитительно. Они испытывали исступленный восторг любить и быть любимыми, острое наслаждение от прикосновений. Не только физически, глубинный процесс удивительного слияния происходил в их сердцах, мыслях и душах.
Было что-то невероятное, исключительное в той стремительности, в которой возрождалось все разрушенное два года назад — не находившие отклика их насущные потребности и желания, их надежды и мечты. Словно их чувства друг к другу застыли в ожидании, попав в ловушку искривленного времени, чтобы теперь, чудесным образом ожив, вырваться на волю.
Когда он медленно вошел в нее и лицо его склонилось к ее лицу, оба испытали волшебное чувство предельной близости. В глазах их отражался взаимный восторг. И это тоже было чудом — ей послушался небесный голос, его голос, который прошептал: «Присцилла», словно пробуя имя на вкус. А в затуманенном мозгу Присциллы билось: Карлос… Карлос… Карлос.
