После школы я сразу же отправлялась к Фифи в редакцию. И делала там все для нее — перепечатывала ее тексты, расшифровывала интервью, составляла по ее запискам материалы, вычитывала верстку. Сама же Фифи после моего прихода обычно убегала по делам редакции. Теперь-то я понимаю, что была для нее просто «негром», а тогда страшно гордилась ее доверием — я же сидела за ее столом! Зато и научилась многому, чему никогда не научит институтская профессура. Только практика.
Однажды позвонил какой-то мужчина и попросил Фифи к телефону. Я сказала, что мадемуазель Вержиль еще не вернулась из мэрии, где она делает репортаж о встрече нашего мэра с мэром итальянского города-побратима, и посоветовала позвонить ближе к концу рабочего дня. Мужчина поблагодарил и повесил трубку. А через какое-то время в редакцию влетела разъяренная Фифи и стала орать на меня, дескать, как я смела всем докладывать, где она и что она делает. Я была потрясена. Я сказала чистую правду! И она сама всегда просила меня обязательно говорить, где она, когда звонят и спрашивают.
Я вернулась домой в слезах и пожаловалась маме. А мама начала злорадствовать, мол, она всегда мне говорила, что не нужно с газетчиками якшаться. Что там — сплошной разврат. И что Фифи — любовница мэра. И что после встречи с мэром-побратимом наш мэр наверняка с ней отдыхал. А тот мужчина, который звонил, тоже наверняка ее другой любовник. И что весь город уже знает, что он застал их вместе и устроил скандал.
Я не поверила и в другой ситуации поссорилась бы с мамой, но в тот вечер я уезжала в Париж. Это был мой последний вечер дома, и было бы глупо ссориться. Мама же могла бы запросто не выпустить меня из дома. Через пару дней я позвонила маме из Парижа. Она отругала меня, что я столько времени не давала о себе знать, и как бы между прочим рассказала, что Фифи с ее адвокатиком в тот же вечер поехали куда-то на машине и попали в жуткую аварию. Позже выяснится, что у адвоката после аварии помутился рассудок, а Фифи уволится из газеты и уедет из города. Еще мама рассказывала, что адвокатик периодически сбегал из лечебницы, каким-то образом добирался в Альбуа, бродил по городу и разыскивал Фифи, чтобы ее убить.
— Убить? Но, по-моему, он совершенно мирный.
— Марк, меня и тогда, и позже все это мало волновало. У меня была совсем другая новая жизнь.
— Неужели Фифи и Филен таили на тебя обиду двадцать лет? И разве ты в чем-то виновата?
— На самом деле — девятнадцать. Понимаешь, Марк, зная всю эту историю, ну, может быть, более подробно, моя мама, прочитав статью и увидев подпись, моментально сделала вывод: месть. Месть девчонке, которая «заложила» неверную любовницу. К тому же поговаривали, что адвокатик якобы нарочно устроил эту аварию, чтобы убить себя и Фифи. Так что у нее для мести еще больше оснований. Есть и объяснение, почему она жутко боится Филена — он же до сих пор ее разыскивает, чтобы расквитаться за измену.
Марк хохотнул.
— Просто образцовый латинский сериал! Только почему же она подписалась его фамилией, если жутко боится?
— «Жареный» ведь в принципе материал. Факты фактами, но ведь выводы-то очень популистские. Мы же можем и в суд потащить за них. Стало быть, нужно отвести удар от газеты. Вот мадам Дюшаг и ставит под статьей имя человека, на которого невозможно подать в суд, — имя сумасшедшего. Никто в редакции не обязан требовать от авторов медицинскую справку, и в любом издании всегда где-нибудь меленько написано: «Мнение редакции может не совпадать с мнением автора». Все! Мсье и мадам Дюшаг чисты, как бы ни завершилось расследование. Ведь всему Куассону давно хочется свести счеты с твоим, извини, одиозным Бон-Авиро, и самой мадам Дюшаг — со мной. Статейка-то у четы Дюшаг давно готова, а тут такой момент роскошный, лучше и не дождешься.
— Допустим, сведение счетов с одиозным Бон-Авиро вполне логично. Но с тобой? Просто смешно.
— Нет, Марк. Не смешно совсем. Потому что я действительно очень виновата. По-настоящему. Но знаем об этом только Фифи и я. Знал и адвокатик, конечно.
Фифи собирала материал об экологической обстановке в наших краях, а ей помогала приводить его в порядок. Причем в полной тайне, потому что материал был обличительным для ряда предпринимателей, не очень приятным и для самого мэра, по чьему распоряжению она его и собирала. Дело происходило накануне предвыборной кампании, и понятно, что ему нужно было запастись информацией — как в свою пользу, так и компрометирующей конкурентов. Это было очень давно, и я подробностей не помню, а личные отношения меня не волновали, но все равно я по-прежнему не думаю, чтобы Фифи была у мэра любовницей. Он вообще довольно пренебрежительно относился к женщинам, и в его окружении были только мужчины. И я не могу припомнить, чтобы на каких-то мероприятиях, даже в ходе предвыборной кампании, рядом с ним оказалась бы его жена. Только мужчины! Поэтому неудивительно, что сам факт периодических встреч журналистки Фифи с мэром воспринимался людьми как амурная связь.
Собирать материал Фифи помогал адвокатик. Тогда еще не было великих возможностей Интернета, и любая информация добывалась большим трудом. А у адвокатика — он жил в Тулузе и специализировался на корпоративных исках; как они познакомились с Фифи, я не знаю, — были кое-какие связи и нужные ниточки. Были ли они любовниками, я бы тоже не стала утверждать, но то, что адвокатик имел к ней чувства и ради нее рисковал многим, — это точно. Он был как-то связан с конкурентами нашего мэра. Она сама мне об этом с гордостью рассказывала. Больше-то было некому! Только я — бесплатная машинистка — была посвящена в эти изыскания.
Думаю, едва ли адвокатик устроил в мэрии именно сцену ревности. Стали бы тогда они с Фифи в тот же вечер кататься на машине? Чтобы романтично улететь в реку с моста?
— Машина упала в реку?
— Ну да. Такая вот черная ирония судьбы. Материал же как раз был про загрязнение вод от нефильтрованных стоков.
— То есть кто-то хотел от них избавиться?
— Откуда я знаю, Марк? Меня там не было… В общем, мы с Фифи подготовили большую, добротную статью с множеством фотографий, и она понесла ее на ознакомление мэру. Тот прочитал статью и попросил с публикацией не торопиться. Фифи послушно положила ее в стол. Мне было семнадцать, и я негодовала! Я уговаривала ее напечатать наш материал без согласия мэра, тем более что хозяин газеты его всегда демонстративно ненавидел и принадлежал другой партии. Фифи назвала меня сопливой дурочкой и сказала, что не нужно пытаться бежать впереди паровоза. Статья готова, пусть полежит, есть-пить не просит, придет ее время.
Но семнадцать лет — это возраст, когда кажется легко возможным изменить мир в лучшую сторону и совершенно непонятно, почему все сидят сложа руки. Ни слова не говоря Фифи, я сделала копии материалов и послала их на телевидение, на «Каналь попюлер». Реакция телевизионщиков превзошла все мои ожидания: в Альбуа приехала съемочная группа и даже владелец канала — сам мэтр Оливье Консидерабль.
