Подрагивая от холода, она повернулась к хижине. В щели просачивался теплый свет. Нетвердым шагом она приблизилась к двери, приоткрыла ее.
— Как там лошади? — спросила она.
— Мой черный никуда не уйдет. А ваша кобыла не уйдет без него. Будете ложиться?
— Наверное, да.
— Хорошо. Покормлю лошадей овсом.
И Ромеро исчез в ночи.
Некоторое время он отсутствовал. Плотно завернувшись в одеяло, Принцесса лежала на деревянном настиле.
Ромеро задул фонарь и сел на свои одеяла, чтобы раздеться. Принцесса лежала, повернувшись к нему спиной. Вскоре, не сказав ни слова, она заснула.
Во сне она видела снег, который тихо-тихо и беспомощно падал на нее сквозь щели в крыше и под которым ей предстояло быть похороненной заживо. Она замерзала все сильнее, и снег все сильнее давил на нее, укутывал ее будто саван…
Принцесса проснулась от неожиданной судороги, похожей на приступ боли. Она и вправду замерзла; наверное, оттого что не двигалась под тяжелыми одеялами. У нее вдруг замерло сердце, ей казалось, что она не сможет пошевелиться.
Еще одна судорога, и Принцесса села на настиле. В хижине было темно — хоть глаз выколи. Ни одной искры в очаге, все ветки уже догорели. Принцесса сидела в кромешной мгле. Только сияла светом звезда, которая ей была видна сквозь щель.
Чего она хотела? Чего же она хотела? Она сидела и горестно раскачивалась из стороны в сторону. До нее доносилось ровное дыхание спящего мужчины. Она дрожала от холода и думала, что вот-вот у нее остановится сердце. Ей хотелось тепла, защиты, чтобы кто-нибудь спас ее от себя самой. И в то же время, может быть, сильнее всего на свете ей хотелось остаться нетронутой, совсем нетронутой, чтобы никто не прикасался к ней, чтобы никто не имел над ней власть, не имел на нее никаких прав. Это было самое большое желание — чтобы никто, в особенности мужчина, не имел прав на нее, не имел власти над нею, чтобы никто и ничто не могли ею завладеть.
А как же быть с ним? Ей было очень холодно, она дрожала, у нее замирало сердце. Неужели никто ей не поможет?
Она попыталась заговорить, но из этого ничего не вышло. Тогда она покашляла.
— Ромеро, — произнесла она, как ей показалось, чужим голосом, — здесь холодно.
Откуда шел ее голос, и чей это был голос в темноте?
Она услышала, как он сел в своих одеялах, и его голос, испуганный, неровный, словно бьющийся о нее, спросил:
— Вы желаете, чтобы я вас согрел?
— Да.
Едва он обнял ее, она чуть было не крикнула, чтобы он не прикасался к ней. И вся напряглась. Но не произнесла ни слова.
У него было горячее тело, и она как будто плавилась в его жутком зверином жару. К тому же, воспламененный страстью, он и пыхтел по-звериному. Но она сама отдала себя в его власть.
Принцесса никогда-никогда не желала близости с мужчиной. Однако она внушала себе, что это должно когда-нибудь случиться. И, собрав всю свою волю, она не стала сопротивляться происходящему. Тем не менее, ей хотелось, чтобы этого не происходило. Она никогда не думала, что на нее могут так напасть, что ею будут так вертеть, что ее будут так терзать. Она жаждала сохранить себя только для себя.
Однако она получила то, к чему сама стремилась. Но когда все было кончено, Принцесса вздохнула с облегчением.
Потом ей пришлось лежать в сильных, тесных мужских объятиях. Ее приводила в ужас мысль, что просто так ей не вырваться. Но еще больший ужас вызывал ледяной холод деревянного настила.
— Хотите, чтобы я ушел? — спросил чужой голос. Ах, вот бы он оказался за тысячу миль от нее! И все же она не желала его отпускать.
— Нет.
Принцесса чувствовала, как в нем поднимается не только непонятная радость, но еще и гордость — за ее счет. Потому что он овладел ею. А у нее появилось ощущение, будто она стала жертвой, пока он наслаждался своей властью над ней, своим правом на нее, своей радостью.
Когда рассвело, он еще спал. Принцесса вдруг села в одеялах.
— Я хочу, чтобы горел огонь.
Ромеро широко открыл карие глаза и улыбнулся с забавно-расточительной нежностью.
— Я хочу, чтобы вы развели огонь, — повторила свое требование Принцесса.
Он увидел пробивающийся в щели свет. Его лицо ожесточилось в преддверии дня.
— Ладно. Я разведу огонь.
Пока он одевался, Принцесса привела себя в порядок. Ей было невыносимо смотреть на Ромеро, которого так и распирало от гордости и блаженства. Принцесса едва ли не в отчаянии спрятала лицо. Но когда ее обдало волной холодного воздуха из распахнутой двери, она передвинулась на место Ромеро, все еще хранившее его тепло. Правда, стоило ему уйти, как от этого тепла очень быстро ничего не осталось!
Ромеро развел огонь и опять ушел — за водой.
— Полежите, пока не встанет солнце, — сказал он. — Очень холодно.
— Подайте мне пальто.
Завернувшись в пальто, она вновь уселась в одеялах. От огня уже шло тепло.
— Полагаю, мы отправимся в обратный путь сразу после завтрака?
Ромеро стоял, склонившись над печкой, и жарил омлет. Ничего не понимая, он торопливо поднял голову и устремил на нее взгляд широко открытых, восторженных глаз.
— Вы этого хотите?
— Нам лучше как можно быстрее отправиться в обратный путь, — ответила она, избегая его взгляда.
— Хотите избавиться от меня? — спросил Ромеро, в страхе повторяя свой ночной вопрос.
— Хочу уехать отсюда, — твердо проговорила она. И это было правдой. Ей отчаянно хотелось вернуться в мир людей.
Он медленно выпрямился, не выпуская из рук алюминиевой сковородки.
— Вам не понравилось ночью?
— В общем-то, нет. Разве должно было? А вам?
Он поставил сковородку и долго стоял, глядя на стену. Ей было ясно, что она нанесла ему жестокий удар. Но это не смягчило ее. Она должна была взять реванш. Ей хотелось вновь обрести себя, а она чувствовала, что каким-то таинственным образом он все еще владел ею.
Ромеро повернул к ней посеревшее и посуровевшее лицо.
— Вы, американки, вечно хотите взять верх над мужчиной.
— Я не американка, — отозвалась Принцесса. — Я англичанка. И я не хочу ни над кем брать верх. Я всего лишь хочу вернуться.
— И что вы расскажете обо мне там, внизу?
— Что вы были очень добры ко мне, очень любезны.
Ромеро склонился над печкой и вновь принялся за омлет. Он подал ей тарелку, потом кофе, после чего сам принялся за еду.
Но, казалось, ему кусок не шел в горло. Он опять повернулся к ней.
— Вам не понравилось то, что было ночью?
— Да нет, — ответила она словно через силу. — Меня такие вещи не волнуют.
После этих слов на лице Ромеро отразились беспомощность и изумление, но почти тотчас он почернел от ярости, а потом застыл в мрачном отчаянии.
