— Кирюха, ей шестьдесят и у неё трое внуков, — он информирует с напускной трагичностью, блещет привычной осведомленностью обо всём и всех.
И одаривать цветочков улыбками перестает.
— Ещё муж бывший военный, — последний штрих в картину я вношу рассеяно, смотрю на часы, что высвечивают сообщение от Ники.
И Стива мой взгляд ловит.
Спрашивает серьезно:
— Вик улетел?
Улетел.
Принял предложение Анри снова податься во врачи без границ и поработать полгода — на этот раз — в Южном Судане.
— Час назад, — я подтверждаю, озвучиваю сообщение сестры. — Ника с монстрами сейчас заедут.
— Не называй моих крестных монстрами, любящий дядя.
— Ты их дождешься?
— Нет, — Стива, задумываясь на секунду, качает головой с сожалением. — Мне уже пора. Я к тебе-то на минуту забежал. А то вся ваша хирургия ржет, что ты гаремом обзавелся.
— Не завидуй, Степан Германович.
— Какая зависть?! — Степан Германович возмущенно округляет глаза, соскакивает с подоконника, кривляется в уже опустевшем аппендиксе коридора и заподозрить в нём известного и талантливого нейрохирурга невозможно. — Помилуй, друг мой…
— Тебе даже индульгенцию выпишу.
Я предлагаю щедро.
И Олимпиада Викторовна наше веселье, перерастающее в шумную и гогочущую потасовку, обрывает вовремя, качает головой:
— Детство до старости…
Она снисходительно улыбается, соглашается спасти и выручить меня.
И к Нике, что уже ждёт в больничном парке, я спускаюсь в приподнятом настроении, улыбаюсь ещё издалека. Ловлю монстров, которые с оглушительным визгом несутся наперегонки от неё ко мне, и на руки потяжелевших за две недели племянников я привычно подхватываю.
— Привет корпорации монстров, — я смеюсь.
А Яна, кладя ладошки мне на щеки, поворачивает требовательно мою голову в свою сторону, сообщает с забавной серьезностью:
— Мы соскучились.
— Мама сказала, что ты с нами поедешь в зоопарк, — Ян, изворачиваясь с обезьяньей ловкостью, заглядывает мне в лицо.
— Поеду, — я подтверждаю.
Узнаю, пока мы идем до остановившейся и ждущей нас Ники, все-все важные новости монстров, слушаю про пятую за этот год любовь Яны по имени Миша, который подарил моей племяннице спичечный коробок с жуками, чем привел в дикий восторг Янку, в страшную зависть Яна и в полный ужас воспитательницу.
Был отправлен в угол.
— Жуки — это серьезно, Янка, жуки — это настоящая любовь, — я заверяю.
И насупленная мордашка светлеет, перестает дуться на несправедливость мира и глупость ничего не понимающей в любви воспитательницы.
— Мне посоветовали объяснить, что радоваться полученным в подарок жукам нельзя, — Ника, расслышавшая конец разговора, задорно жалуется.
Улыбается.
И на моей шее она повисает, как в детстве.
— Я соскучилась, братец.
Ника смачно целует в щеку, и в её голосе, который раздается около самого уха, слышится хорошо спрятанная от монстров тревога за Вика.
— Всё будет хорошо, Ника…
***
Лекцию закончили на десять минут раньше.
И конференц-зал с высоченными потолками двадцать третьей больницы вмиг наполнился гулом: все зашумели, заговорили как-то разом, заскрежетали отодвигаемые стулья, и к двери все ломанулись скопом.
Создали давку.
Взрослые люди, получившие лишние десять минут, враз растеряли всю взрослость, стали на эти минуты беззаботными студентами.
И Валечка, продремавшая лекцию, пустой блокнот поспешно захлопнула, потянулась вслед за всеми и вздрогнула, когда её ухватили за локоть.
Предложили радостно:
— Валь, кофе пить пойдешь?
Ангелина, отправленная, как и Валя, Верхненеженской больницей на цикл по современным аспектам сестринского дела в анестезиологии и реаниматологии, сияла улыбкой, конспектировала прилежно всю лекцию и сейчас смотрела вопросительно.
И Валечка, подумав, вежливо согласилась.
Пошла следом.
Отстояла очередь к автомату, и в больничный парк, где буйствовала весна и цвела мохнатая бело-розовая сирень, Ангелина Валю потянула.
— Я обожаю запах сирени, — она объявила смеясь. — Честно, я — фанат сирени!
И, как истинный фанат, скамейку Ангелина выбрала под кустом сирени. Расправила подол белоснежного платья в чёрный горошек, и ногу на ногу, сверкая чёрными лакированными туфлями, закинула, положила локоть на спинку скамейки.
Посмотрела сквозь пушистые ресницы на Валечку, и спросила она с нескрываемым любопытством:
— Как тебе заведующий отделения? Понравился?
— Н-нет, — Валя запнулась.
Запылали круглые щёки алыми пятнами, что медленно спустились на шею. И даже уши под насмешливым и понимающим взглядом Ангелины загорелись.
Ну конечно!
Она, Валя, врет безбожно!
Кирилл Александрович Лавров, заведующий реанимационного и анестезиологического отделения, не мог не понравиться. И сердце у Вали забилось пойманной птицей, как пишут в романах, когда Кирилл Александрович вчера посмотрел на неё.
Пусть случайно, пусть на мгновение, но их взгляды встретились. И в удивительных синих глазах, плещущих иронией, Валя утонула. Погибла окончательно, когда он мельком насмешливо улыбнулся, а после рассмеялся.
— Он всем нравится, — Ангелина промурлыкала безжалостно-радостно.
А Валя печально вздохнула, признавая её правоту.
Нравится.
И даже Мария Викторовна, получившая пенсионное удостоверение ещё, кажется, в прошлом столетии, при виде Кирилла Александровича украдкой подкрасила губы и взбила похожую на осиное гнездо прическу.
- И он не женат, — Ангелина протянула довольно, и прекрасные голубые глаза мечтательно заблестели. — Неженатый красавчик! Вот бы знаешь…
Она стремительно развернулась к испуганно дернувшейся и открывшей рот Вале, загорелась всем видом, взмахнула руками и заговорила, не давая вставить и слова, упоенно:
— Уехать из нашей дыры и устроиться сюда. Работать вместе с ним здесь. Что ты смотришь? Я бы была всегда рядом с Кириллом и во всем ему помогала бы! И он бы тогда влюбился и женился бы на мне!
— Думаешь? — Валечка от столь наполеоновских планов растерянно моргнула.
И мысленно признала, что в Ангелину влюбиться можно.
Даже жениться на ней можно.
Она ведь… красивая.
Смелая.
Раскованная.
И одевалась Ангелина всегда — как говорила одобрительно бабушка Валечки — с иголочки, укладывала белокурые волосы в сложные удивительные причёски, порхала с сияющей улыбкой по отделению.
Скромная же Валечка ей завидовала.
Мечтала втайне стать похожей на яркую Ангелину, по которой вздыхала вся мужская часть больницы, а на неё, Валечку, не смотрели.
Забывали вечно даже её имя.
— Знаю! — Ангелина расхохоталась звонко.
А Валечка вновь растерянно моргнула, и обрывок услышанного сегодня разговора двух медсестер, который поставил крест на её мечтаниях и заставил горько вздохнуть, снова зазвучал в её ушах, что вспыхнули огнём.
От стыда.
И сказать счастливой Ангелине она решалась почти минуту. Терзалась сомнениями, но врожденная честность победила, заставила робко сказать:
— Но он ведь женат, Ангелина.
— Кто женат? — Ангелина поняла не сразу.
И улыбка с красивого лица сползла медленно, мелькнуло в прекрасной голубизне глаз что-то странное, и появившаяся усмешка была недоверчивой:
— Ты что-то путаешь, — она отрезала нервно, вскочила со скамейки и рука, держащая бумажный стаканчик, задрожала. — Кирилл не женат!
Нет.
Не возможно.
Он ведь, он…
— Он не женат, — Ангелина повторила убежденно. — Он не женат, ты ошиблась. Слышишь?
— Д-да, — Валечка, испуганная подобной реакцией, пролепетала неуверенно. — Но… но он с другом был, и Мария Алексеевна Виктории Михайловне говорила, что он такой красивый, молодой и жена у него красавица.
— Нет.
— И он по телефону сказал поцеловать от него детей, — Валечка зажмурилась, втянула голову в плечи, но договорила она решительно.
— Ты… ты врешь! — Ангелина яростно топнула ногой.
