Сжала кулаки.
Вспороли тонкую кожу острые мелкие зубы, но прокушенную до крови губу она даже не заметила.
Ангелина смотрела.
Видела… себя и его.
Тогда.
Пять лет назад.
Когда она только пришла из медколледжа, а он, закончив учиться, приехал из областной столицы в их скучный и серый город. И то, что они вышли работать в один день, тоже было знаком.
Судьбой.
Любовью с первого взгляда.
Ангелина ведь сразу поняла, что Кирилл предназначен ей свыше, что в богом забытую больницу он послан только ради встречи с ней. И пусть он её, как и всех других, называл исключительно по имени-отчеству, но…
Он бы понял.
Заметил бы её со временем.
Ангелина ведь старалась.
Она бралась за любую работу, не боялась, даже когда было противно или страшно, оставалась ради него сверхурочно. Она научилась предугадывать его слова и мысли. Она сделалась самой полезной и нужной.
Незаменимой.
Только ради него. Только ради того, чтобы он увидел и оценил. Только чтобы осознал наконец, что любит.
Её, Ангелину, любит, а не Наденьку.
Впрочем, Наденька — дура! — бросила его сама, швырнула в Кирилла кольцо, когда поверила сумасшедшей мамаше и местным газетам, а не Кириллу, и для Ангелины этот день стал самым счастливым в жизни.
Она кружилась и смеялась.
Знала, что теперь точно всё изменится. Они будут вместе, теперь-то точно. И утром она собиралась дольше обычного, впервые чуть ли не опоздала. Вытерпела кое-как утреннюю линейку и даже, удивив всех, не сразу заметила, что к ней обращаются.
Отвлекают от самого важного решения во всей её жизни, от предвкушения, как она зайдет в ординаторскую, подгадав, когда Кирилл там будет один, и признается.
Скажет ему.
И он всё сразу поймет…
— Ангелина… — Валечка осторожно тронула её за плечо.
— Он не может быть женат, — Ангелина, возвращаясь в весенний двор больницы, пробормотала ожесточенно, — Кирилл мне сказал…
Сказал.
Пусть и не понял.
Тогда, три года назад, Кирилл выслушал её признание молча и, отставив кружку кофе — только варенный, без сахара, — встал, подошёл к Ангелине и мрачно сказал, что не может ответить взаимностью.
Она — прекрасная девушка.
Но ему сейчас не до любви.
Да-да-да.
Она поняла, пусть и не сразу, но она поняла.
Ну конечно!
Сей-час.
Сейчас мерзкие газеты, нелепые обвинения, суд. Конечно, он не хочет втягивать её в это. Конечно, сейчас не до любви, хотя она смогла бы его поддержать, но… Кирилл благородный, а ей просто надо подождать ещё чуть-чуть. Конечно, немного позже он ответит ей взаимностью.
А пока она должна его отпустить.
Дать уехать.
Ждать.
Потому что она уже тогда знала, что судьба их сведет снова. Не может не свести, они ведь предназначены друг другу. И она, судьба, свела их, отправила Ангелину на эти, в общем-то, скучные курсы.
В его больницу и в его отделение.
Чтобы они увиделись, встретились, столкнулись, оказались вместе и больше никогда не расставались. И не страшно, что сегодня, разговаривая с кем-то у окна, он мазнул по ней равнодушным взглядом.
Не узнал.
Бывает.
Он ещё узнает, полюбит её. Кирилл предназначен ей, и именно поэтому женатым он быть не может. Он ведь говорил ей тогда, что ему не до любви!
— У него не может быть жены, — вслух Ангелина повторила жалобно.
Замолчала.
Потому что Валя смотрела широко распахнутыми глупыми глазами ей за спину, наблюдала за кем-то, и Ангелина, предчувствуя что-то плохое, обернулась медленно.
Пошатнулась.
Почувствовала впервые, как земля уходит из-под ног, рушится мир и разбиваются со звоном все её мечты. И до дерева, чтобы быть ближе, Ангелина добрела вслепую, ударилась, не видя ничего перед глазами, плечом о ствол.
Прислонилась к шершавей коре щекой, выглянула, чтобы увидеть.
Рассмотреть.
Осознать.
Запомнить.
Убедиться.
Пусть сердце и закричало от боли.
Предательства.
— Он же говорил, что ему не до любви, — Ангелина прошептала беззвучно.
Она ведь поверила.
Ждала, когда Кириллу станет до любви и до неё, а он получается… обманул, предал, нашёл другую, до которой ему теперь дело было.
Которую он любил.
Потому что, не любя, с такой улыбкой идти по соседней аллее навстречу остановившейся женщине, нельзя. Потому что, не любя, так — а Ангелина никогда не видела такого его взгляда — не смотрят и не смеются.
Кирилл же смеётся, подхватывает, ловко и привычно, на руки двух близнецов.
Мальчик и девочка.
Его?
Большие, но… похожи на Кирилла. И улыбка у детей, к которым враз вспыхнула жгучая ненависть, его. И улыбающуюся женщину он обнимает за талию, когда она виснет у него на шее и целует в щеку.
Тварь.
Твари.
— Ненавижу… — Ангелина проговорила бесцветно.
— Я же говорила, — Валечка, подойдя бесшумно, сказала виновато. — Ты… ты не расстраивайся, ты ведь даже не знаешь его. А красивый… моя бабушка говорит, что мужчина красивым быть не должен, иначе от него одни беды…
— Беды… — Ангелина повторила эхом.
Кивнула своим мыслям, и змеиная улыбка, в которой расплылись её побелевшие губы, Валю испугала.
— Беды я ему устрою.
Голубые глаза холодно блеснули.
И металлические набойки туфель тревожно стукнули об асфальт, когда не обращая внимания на растерянную Валечку Ангелина пошла прочь.
Пять
Июнь
— Да, Амалия Эдуардовна, да… я всё понимаю. Конечно… Но хотя бы сегодня вы можете побыть с ними до моего приезда? — я спрашиваю с отчаяньем, надеждой и мольбой.
Тру слипающиеся глаза.
И послать хочется всё и всех, забыть о моих драгоценных племянниках и их безмозглых родителях, завалиться домой и, добравшись до кровати, отрубиться минимум на двое суток, а лучше — на неделю.
— Хорошо, Кирилл Александрович, — Амалия Эдуардовна соглашается недовольно, а на заднем плане раздается не менее недовольный визг и писк.
Улюлюканье, от которого у меня сжимаются зубы, дергается глаз и приходит обреченное понимание, что студенты — это еще не самые кошмарные дети.
Мои племянники хуже.
И бегущая от них седьмая за эту неделю няня, которую добрые дети окрестили Аномалией, тому в подтверждение.
Где я им должен отыскать новую няню?
Когда Софья Павловна — постоянная няня монстров — сломала ногу по вине этих самых монстров и выбыла на целый месяц, а найденное Аней агентство нянь свои ресурсы исчерпало. Нанимать же кого-то через одно из сотен объявлений по интернету я не хочу.
Не рискну.
Поэтому надо думать, искать выход и заманчивую идею выслать детей родителям посылкой в Африку с сожаленьем отметать.
Таможня добро не даст.
— Спасибо, Амалия Эдуардовна, — я благодарю искренне.
А дверь кафедры физиологии, расположенная на пол-этажа выше, оглушительно хлопает, раздаётся топот, что приближается, заставляет обернуться и точно также грохочущих по лестницам племянников в который раз вспомнить.
Почти не удивиться, увидев несущуюся Дарью Владимировну.
Она размахивает сумкой, выглядит до отвращения довольной. Раздражает своей солнечной яркостью, которая тускнеет, когда наши взгляды встречаются.
Слетает враз радостная улыбка.
Заменяется на вымученную, и тянет, переходя на неспешный шаг, Штерн безрадостно:
— З-здравствуйте.
Она запинается.
И в ответ вместо положенного приветствия хочется съязвить, сказать про полгода, которые Дарья Владимировна меня старательно избегала, пряталась за колоны, двери, Эля.
Меняла резко траекторию движения.
Попалась сейчас.
Но я молчу, только рассматриваю, как она спускается с видом королевы, равняется со мной, обдавая запахом цветов и лета, что и так буйствует за окном.
Уходит, но… я смотрю и принимаю, складывая враз сложный пазл, самое безумное решение в своей жизни и, не давая себе времени передумать, в последний момент хватаю Дарью Владимировну за локоть.
