я сдалась и поехала с ней к ним на дачу. Пожалела. Раз, наверное, тысячу. Ко мне весь вечер прихрамывал её двоюродный брат. Вовка.
Прихрамывал в прямом смысле. Он навернулся с лыж и повредил ногу, поэтому подвыпив и расхрабрев, хромая, ходил за мной по пятам. Когда Нина это заметила, она живо поставила его на место.
Подруга опускает бумагу на мою протянутую ладонь. Я снова вглядываюсь в написанные строки.
— Что я, по-твоему, должна делать?
Нина поджимает губы и выдыхает сквозь раздувшиеся ноздри. Она садится на диван рядом со мной.
— Ты просто обязана сходить к соседу и узнать. — Нина бьёт руками по сиденью. — Я бы на твоём месте уже давно дверь ему вынесла.
— Во-о-о-т бы он обрадовался, — протягиваю я, а Нина смеётся над моей ремаркой. — То есть ты хочешь, чтобы я вломилась в чужую квартиру, потому что так велела моя покойная бабушка? — Я потрясла письмом. — Ау, это весточка с того света! К тому же ещё неизвестно, бабуля ли это написала. А вдруг это чей-то злой розыгрыш?
— Нет, — подруга покачала головой, — это точно её почерк. Я узнаю его даже спустя сто лет. — Она указала на текст. — Посмотри на эту Й! С тех пор, как научилась писать, я пытаюсь повторить эту чёрточку, и у меня ни разу не вышло даже что-то близко похожее.
Она права. Мы с ней часами выводили буквы, когда проходили Букварь, стараясь подражать бабуле, но у нас не получалось. И тогда были слёзы. Много детских наивных слёз.
Бабуля никогда не ругала нас за закорючки и не утешала, она лишь посмеивалась и приговаривала, что почерк — это в жизни не главное.
По крайней мере, не в жизни врача — это сто процентов. Проучившись два года в медицинском, могу с уверенностью это подтвердить.
— Эх, жалко, что для меня послания нет, — вздыхает Нина. Она вдруг грустно улыбается и оглядывает комнату. — Ты вообще ничего не изменила, да? Всё словно замерло в тот день. Почему ты не выкинешь это барахло?
— Почему это не изменилось? — надуваю щёки, соперничая с рыбой-шаром.
— Ты словно сохранилась и сидишь в четырёх стенах. Агата Соломоновна была права.
Прищуриваюсь на свою подругу.
— Она ничего такого не говорила.
— Тебе не говорила.
— Неужели бабуля рассказала тебе о моём будущем?
Нина рассмеялась:
— Это не в её духе.
Точно.
Бабушка никогда чётко не говорила, что нас ждёт. Да и тем, кто к ней приходил, тоже не поднимала завесу тайн будущего. Бабуля считала, что это медвежья услуга.
Знание будущего делает человека ленивым. Ведь когда наперёд знаешь, то и делать ничего не надо. Это всё равно случится или не случится, так зачем стараться? Но именно в движении и заключена наша жизнь.
— Мы не должны уповать на судьбу, — часто повторяла бабушка, — или на бога.
Она очень жалела, что однажды заглянула в свою судьбу. Временами я заставала её на кухне поздней ночью за поглощением вина или глинтвейна, в зависимости от времени года. Я говорила, что в её возрасте это вредно, но она повторяла, что её убьёт вовсе не вино, а тоска.
Бабуля скучала по своим родителям, мужу, детям и даже внукам. Из нашей семьи осталась только я. Она говорила, что это проклятье её рода. Но мою жизнь она вымолила.
Я ей, конечно, не верила, но от фактов никуда не денешься. Один за другим они трагически покинули нас, пока и бабушка не последовала за ними.
— Агата Соломоновна говорила, что ты похожа на неё, — голос подруги вытягивает меня из философских исканий.
Хмурюсь.
— У меня нет способностей.
— Не в этом плане. А в том, что часто замыкаешься в себе.
— Но это же неправда! — Встаю с дивана. Удерживаюсь от того, чтобы сердито топнуть ногой. — Я не затворница! Я учусь в универе, помогаю в больнице, вяжу и отдаю тёплые вещи в приют и…
Осекаюсь, когда Нина, не впечатлённая моими действиями, лишь скептически приподнимает бровь.
— Что не так? — развожу руками. — Что я ещё должна делать?
— А как насчёт того, чтобы делать то, что ты любишь?
— Мне нравится то, чем я занимаюсь! — пыхчу сердитым ёжиком. — Я помогаю людям — это важно!
— Я и не спорю. Ты просто не думаешь о себе. Когда ты в последний раз играла на гитаре? — Подруга подходит к инструменту, скрытому диваном. Она поднимает её за гриф, ставит на диван, проводит пальцем по корпусу, собирая пыль. — Когда в последний раз пела?
Я отворачиваюсь к окну, делая вид, что меня дико заинтересовала ребятня, бегающая по детской площадке, валяющаяся в снегу и катающая огромные снежные шары, видимо, для снеговика — переростка.
— Давно, — Нина сама отвечает за меня. — Ты ведь даже квартиру к новому году не украсила!
Закатываю глаза.
А какой в этом смысл?
Не вижу причин доставать пыльную старую искусственную ёлку с антресоли. Палка поржавела, когда-то пушистые ветки сейчас напоминают пожёванный веник, а елочные игрушки почти все перебиты. Тут, конечно, немало моей заслуги. Каждый год по одной с тех пор как переехала к бабушке.
— Я собиралась взять смену в больнице, но мне отказали.
— Вот и молодцы.
— Можно подумать, у них в новый год нет проблем с персоналом. Я даже предлагала поменяться сменами, но все как сговорились!
Нина вытянула губы уточкой и отвела глаза. Я подозрительно прищуриваюсь, но затем встряхиваюсь. Ерундистика какая-то. Не могла же моя подруга подстроить мне нежеланные выходные.
— Зато теперь у тебя есть время разобраться с бабушкиным посланием и получить свой подарок.
— Мне бы твою уверенность, — вздохнула я, возвращаясь на диван в позу тюленя, в которой провела бессонную ночь, пытаясь разгадать, какой же подарок приготовила для меня бабуля.
— Тебе бы сходить в душ, голову помыть, затем приодеться и… в путь!
— В какой такой путь? Мне всего нужно пройти до соседской двери.
Нина улыбнулась.
