и как-то обиженно.
— А что… ты? Господин, я имел в виду общение несколько иного характера, чем с тобой.
— Так бы и сказал сразу. Тебе не хватает женского внимания, либо тебе просто понравилась твоя ассистентка. Тогда, чем бы дитя не…
— Мастер, — строгий голос Мартина перебил его, — ведь знаешь же: я не могу иметь семью. И влюбляться тоже не могу.
— А чего сразу цепляешься за это? Я вообще ничего такого не сказал. Гм! Сам себя ты и выдал. Впрочем, дело-то не хитрое. Для него можно и не влюбляться, точнее, даже и не нужно, хе-хе.
— Мастер, ты переходишь черту. Впредь, пожалуйста, не говори так. Мне неприятны твои насмешки.
Послышались шаркающие шаги Мартина, а также шум его мантии, которая вечно волочилась по полу и издавала характерное шуршание. Не успела я отойти на непринуждённое расстояние, как дверь кабинета распахнулась, и мы с ним столкнулись буквально лицом к лицу. Дыхание невольно замерло — неловко быть обнаруженной, когда подслушивала, да ещё и не специально. Я так и осталась стоять, на ходу не придумав, как выкрутиться.
— Рэйвен? — спросил он, сложив руки на груди и оперевшись о шкаф, — Полагаю, ты давно пришла?
— Нет, только что, — растерянно ответила я.
— А тогда кто распаковал коробки и уже переставил половину? Пожалуйста, не притворяйся, что ты ничего не слышала. Конечно, мне это неприятно, но я мог бы объяснить… что-нибудь.
— Расслабься, я действительно ничего не слышала.
Придав себе как можно более беззаботное выражение лица, я продолжила заниматься книгами. Мне жутко не терпелось задать несколько вопросов прямо на месте, но присутствие господина Брауна сбивало меня с мыслей, а ставить моего друга в неудобное положение — не лучший вариант. Я решила вернуться к этой теме как-нибудь потом… если вообще придётся вернуться.
Мартин беспомощно махнул рукой.
— Как знаешь.
Снова зашуршали полы мантии. Я не стала оборачиваться.
— О, госпожа Уондсворд!.. — это господин Браун, прихрамывая, заковылял ко мне. Не верилось, что этот почти немощный старик когда-то был сильным магом. — Как ты вовремя! — опираясь на трость, он с шумным вздохом опустился рядом на диван. — Дорогая, может, сделаешь мне чаю? Хочу попить чего-нибудь горяченького.
— Чаю, маэстро? Точно?
— Да, да, чаю. С лимоном.
— У вас же от него изжога!
— А что мне теперь, и не есть, не пить что ли?
Он засмеялся, я тоже не смогла удержаться. Его невозмутимость меня поражала. Правду говорят, что старики, они как дети. Сначала сотворят какую-нибудь пакость, потом мило делают вид, что ничего такого не было. Ведь, если с Мартином господин говорил достаточно серьёзно и вразумительно, то рядом со мной внезапно превращался в самое невинное создание, забывающее о том, от чего вчера у него болела печёнка.
Мы втроём пили чай. Мужчины что-то горячо обсуждали; я же их совсем не слушала, погрузившись в свои мысли. Часы на стене громко тикали. Ветер шевелил занавески. Почему Мартин сказал, что не может влюбляться, иметь семью? Что он скрывает? Если это действительно так, кто для него… я? Он перехватил мой задумчивый взгляд и вопросительно поднял бровь. В ответ я отрицательно пошевелила пальцами. Пустяки. Клянусь, я была уверена, что наши взаимоотношения с Мартином происходили если не из любви, то хотя бы из взаимной влюблённости и восхищения друг другом. Как это мучительно — жить в очередной иллюзии! Верить, что на этот раз ты точно не обманываешься, но вновь видеть крах своего желания. Моё сердце начинало терзаться. Я не ощущала в себе сил расстаться с Мартином. Кого угодно я могла бы оставить, растерзать, осмеять напоследок, чтобы вернуть себе оплеванную гордость и компенсировать потраченное время… но только не его.
Мы прогуливались вдоль берега. Закат окрасил западную часть неба в яркие, но холодные оттенки. Лучи заходящего солнца отражались на поверхности моря. С наступлением темноты Мартин и я собирались отправиться к подножью горы — там находилось необходимое место для одного из наших ритуалов. Без ложной скромности: из работницы магазина к тому моменту я стала практикующей ведьмой. Моя жизнь очень изменилась благодаря этому. Подобное можно объяснить тем, будто ты чувствуешь мир намного глубже, нежели другие люди. Это гармония. Единственное, что меня беспокоило на тот момент — я никак не могла установить контакт с духами. Они будто не слышали меня. Иногда появлялся страх, что я просто не способна стать медиумом. Однако, всё случается вовремя.
Мартин сел на крупный камень, россыпь которых украшала берег. Выставив руку в сторону, он пригласил меня к себе в объятия. Я прильнула к нему, положив голову на плечо. Снова почувствовала его резковато-прохладный, но уже такой близкий запах. Брызги разбивающихся о груды камней волн долетали до нас. Солёный ветер то и дело откидывал длинные чёрные волосы Мартина от его лица. Он закрыл глаза и подался навстречу этим порывам. Я любовалась им: как был красив мой возлюбленный в этот момент! Красноватые лучи солнца, шум волн, покрикивания чаек — вся эта романтическая обстановка будила во мне давно забытую, закрытую сентиментальность. Боясь, что это сон, что этот момент закончится, я сильнее прижималась к своему любимому человеку, а он целовал мои волосы. Одна из фотографий, хранившихся до сих пор в моей шкатулке рядом с картами, была сделана как раз в тот день.
— Мартин… — прошептала я, сглатывая слёзы, — я люблю тебя…
Мне стало так легко, когда я договорила эту фразу! Будто освободилась от довлеющих оков неопределённости, собственной нерешительности. Но Мартин молчал. Секунды превращались в минуты, растягивались, оставляя за собой пустоту. Свинцовая тяжесть начала с каждым мгновением заново оседать в груди. Совсем не так я представляла себе объяснение в чувствах. Я не ожидала, что оно окажется односторонним…
Солнце опускалось всё ниже и ниже, желая уйти под воду. Мне хотелось закричать: «Ну скажи хоть что-нибудь! Только не молчи!». Я же пообещала себе однажды: не привязываться к людям. Зачем, зачем я снова пошла на поводу своих чувств?
— Помнишь такую фразу? — внезапно заговорил Мартин, когда я уже не надеялась на ответ, — «Я всю свою любовь отдал тем, кто не любил меня. И теперь, когда любят меня наисветлейшие люди, я не могу любить, я не умею». Её приписывают русскому поэту, Сергею Есенину, но я не уверен. Впрочем, это не важно. Важно то, что я ощущаю нечто похожее, Рэйвен. Я словно не могу любить. Я не умею.
Словно извиняясь за сказанное, он взял мою руку в свою и поднёс к
