Так, в нарядном американском платье, вся в серебре, она, не проронив ни звука, просидела до полуночи, периодически подпитывая свое вольное существование чашечкой кофе и сигаретой.
Телефон был выключен. Трехпалая вилка валялась на полу. В этот вечер Ольге была просто необходима полная, не предполагающая никакого вторжения, тишина.
Около полуночи женщина неумело открыла бутылку шампанского, однако, прежде чем наполнить бокал, залила платье. Поскольку никто не мог ее видеть, Ольга сняла мокрое платье, и в одном белье, с бокалом искристого напитка похожая на одалиску, встретила Новый год.
Она чувствовала себя чем-то вроде телефонного аппарата, выключенного из розетки. Не задействованный механизм, казалось, был лишен всякого смысла…
— Ольга, Ольгушка! Завтра твой праздник. Ты не забыла? — Анатолий протянул ей большую коробку, перевязанную атласной лентой, с красивым бантом.
А Билл держал в руках пять алых роз. Когда он отдавал их Ольге, то не смог скрыть легкого смущения.
— Развяжи, — уверенным голосом произнес Кот. Он не сомневался, что Ольгу обрадует подарок.
Бурова осторожно потянула за кончики ленты, сняла крышку и увидела совершенно замечательную шляпку, как раз такой ей и не хватало в ожидании грядущего потепления. Весна наступала неизбежно и бесповоротно.
— Ой, какая прелесть!
— А ты надень, чтобы мы могли полюбоваться!
Ольга вынула шляпку из коробки и увидела, что там притаился еще один подарок — флакончик французских духов.
— И шляпка, и духи — из самого Парижа, — сообщил Билл тоном, предполагавшим раскрытие коммерческой тайны.
— Спасибо, мальчики. Я так рада.
Ольга взяла розы, но почему-то подумала: «Слава Богу, что не бордовые!»
— Ольга, а это для вашей подруги. Лекарства, которые вы просили, — Билл достал из дипломата несколько упаковок.
— Спасибо, что не забыл.
— Я забыл бы, но, к счастью, имею привычку все записывать, пояснил американец.
— Завидная привычка.
— Ладно, вы тут посудачьте, — несколько странным тоном произнес Кот, — а у меня еще дела.
— Ольга, я понимаю, что неудобно обращаться с такими просьбами к женщине, но, если вы за рулем, то не подвезете ли меня. Хотя бы до метро.
— С удовольствием, Билл. Я как раз еду в центр. Собираюсь отвезти лекарства той самой подруге.
Шляпка заняла привычное место в коробке. Розы были завернуты поверх целлофана в газету — температура на улице едва перевалила за 0 °C. Билл умело подал Ольге шубку, и через несколько минут темно-синий «форд» уже сдвинулся с места.
— Знаете, Ольга, это я решил, что вам нужно ездить на «форде», — признался Билл.
— Почему?
— Потому что моя фамилия Стилфорд, а вы мне очень нравитесь.
— Не нужно подобных разговоров, Билл. Мы с вами друзья — и только.
Билл замолчал и надолго уставился в окно. Ольга тоже задумалась о своем.
Ее время теперь исчислялось не по личным часам, а по всеобщим: Новый год, Женский день… Никаких импровизаций.
— Ольга, вы не будете против, если я приглашу вас, скажем, в театр? — неуверенно спросил американец. Видите ли, мне понятен без перевода только балет, — словно оправдывался он.
Ольге не понравилось упоминание о театре: такое в ее жизни уже было.
— А что, если я вас приглашу? Скажем, на премьеру спектакля по пьесе моей подруги. Она — драматург. Кстати, это та самая подруга, для которой вы привезли лекарство.
Билл расплылся в широкой, как прерия, улыбке.
— О, буду очень, бесконечно рад. Вы даже не представляете, как я буду счастлив. А когда?
— Кажется, через неделю.
Ольга остановила машину прямо у «Космоса».
— Good-bye!
— So long, Olga! See you soon![1]
Заходить к Тане и Мише не хотелось. После радикальных перемен в жизни Ольга избегала общества даже самых лучших друзей. Никаких чувств у нее не вызывала и Катя, служившая теперь в фирме и ставшая к весне круглой, как готовая вот-вот лопнуть почка.
Несмотря на острое нежелание общения, лекарства нужно было передать. «Форд» остановился у знакомого дома на Колхозной площади. На два звонка, как всегда, вышел Миша.
— Ольга, ты проходи, подожди Таню. Она в театре задержалась, вот-вот вернется.
— Нет, Миша, я очень тороплюсь, — Ольга даже обрадовалась, что подруги не оказалось дома, — вот лекарства для нее.
— Ты просто клад! Погоди, я сейчас, — Миша забежал в комнату и стал что-то искать.
— Что ты ищешь?
— Вот, — он протянул ей книгу.
— Твоя?
— Нет. Это книга Алексея. Посвященная его отцу. Тут рассказы многих людей, изложение идей, воспоминания. Срез недавнего прошлого. И, между прочим, дневники самого Алексея.
Ольга нерешительно смотрела на материализовавшееся свидетельство жертвы, которую много лет назад Алексей принес на алтарь своего бога. В Ветхом Завете Авраам пожертвовал сыном. А кем пожертвовал Захаров? Знал ли он, кем пожертвовал? И он ли жертвовал?
«В своей жизни каждый прав и виноват сам», — абстрактно-мудрая мысль пришла в голову Буровой, как часто бывает, с небольшим опозданием.
Страницу за страницей читала Ольга странную книгу, это своеобразное «Евангелие от Алексея».
Безрадостное житие Захарова-старшего, великие в своей бредовости идеи, посещавшие этого человека, лишенного свободы, убирали последние камни на пути ее понимания прошлого.
Да, тогда, семь лет назад, Алексей был одержим и размолот проникновением этой безумной жизни в свое существование. Он собирал по крупицам судьбу отца и разрушал собственную. Он болен творческой свободой, внезапно отверзшей уста.
И вот теперь Ольга прикасалась, хотя и с опозданием, к тем истинам, которые когда-то повергли в изумление Алексея… К правдоподобным гипотезам, которые невозможно было ни безоговорочно принять, ни целиком отвергнуть.
«Мы подошли, наконец, к месту, координаты которого довольно точно указал в записке Валерий Захаров, — читала Ольга. — Здесь сливаются два потока, две речушки, образуя небольшой порожек-водопад.
Отец утверждал, что именно в таких местах, как это, как бы соприкасаются времена, — сходятся воедино прошлое, настоящее и будущее.
Нет, не зря японцы так любят смотреть на падающую воду! Таким образом они впадают в глубокое созерцание, путешествуют в своих мечтах и грезах, им открываются откровения, подобные тем, познать которые издавна стремится человек, гадая на воде.
Все, что существует, существовало или будет существовать, оставляет свой след во Вселенной. Каждая частица, как считал отец, содержит полную информацию о целом космосе. Человек, погружаясь в глубокое созерцание, сам становится такой частицей. Он выпадает из иллюзии последовательности, которую люди называют временем. Он начинает воспринимать события прошлого, настоящего и будущего пребывающими в некоем постоянном «сейчас». Он обретает возможность предугадывать, воскрешать в себе память всех предков и предвидеть пути всех потомков.
