Марина спала крепко, она не услышала, как скрипнула дверь, как я, тихо переступая по половицам, подошёл к кровати. И конечно, она не чувствовала взгляда, скользившего по её хрупкой фигурке. Её рука всё так же обнимала Лисёнка. Длинные ресницы подрагивали, а из приоткрытых губ вырывалось размеренное дыхание. На секунду я подумал, что если вот так обмануться, сделать вид, что мы счастливая семья, что случившееся просто кошмар, о котором нужно скорее забыть и жить дальше. Осторожно, стараясь не разбудить спящую девушку, я откинул край одеяла и забрался под него. Свободного места было не так уж и много, и я ощущал её тёплый бок. От её непослушных волос, щекочущих моё плечо, пахло мужским шампунем (свой она не взяла из дома, а на полочке в ванной женский шампунь отсутствовал уже год), но этот запах казался гораздо притягательнее, чем тонкие цветочные композиции. Сделав усилие, я отстранился, но моей силы воли не хватило, и я зарылся носом в её волосы. Так просто сейчас было представить, что рядом не чужая, едва знакомая женщина, а моя Марина, родная, живая и тёплая, что Лисёнок прибежал к нам среди ночи, испугавшись грозы или ветвей старого каштана, стучащих от порывов ветра в окно. Повинуясь порыву, я прижал её к себе, смотрел в её лицо, бледно-голубое в свете луны, и слушал её дыхание.
А утром наваждение прошло, я почувствовал горький стыд — обнимая другую женщину ночью, я предавал свою жену. Нельзя жить иллюзией, нельзя вернуть то, что прекратило своё существование, нельзя заменить оригинал суррогатом, а любовь — воспоминанием о ней. Нужно было ставить точку, пока меня не успело засосать в трясину, из которой уже не выбраться.
Марина, проснувшись рядом со мной, растерялась. Я был уверен в искренности её реакции — такое не сыграешь. Она не догадывалась о планах матери и просто уложила Лисёнка там, где ему было удобнее. Она не стала разыгрывать поруганную добродетель, обнаружив мою руку на своём животе под топом пижамы. Просто сдвинула её в сторону как помеху. Не тревожа Лисёнка, она переползла на другой край кровати, встала с неё и, не глядя в мою сторону, вышла из спальни.
А я лежал до тех пор, пока не прозвонил будильник. Думал. И всё больше укреплялся в своём решении.
Мама уже проснулась, она была беспричинно довольна, она прятала губы за чашкой с чаем, но хитрые лучики в уголках глаз выдавали её с головой.
— Мам, отвезёшь сегодня Лисёнка в сад?
— Конечно, отвезу. Ты же устал вчера, отдохни, расслабься, — она восприняла мою просьбу с нескрываемым энтузиазмом.
Марина, понимая, что придётся остаться наедине со мной, не находила места, металась по кухне, как тигрица в клетке. Начинала делать одно, недоделав, бросала и принималась за другое. Будто предчувствовала, что ничего хорошего её не ждёт.
Заспанный Лисёнок собирался в садик без всякого восторга, даже не собирался, а позволял бабушке себя собрать, попутно хныча, что хотел бы остаться дома. Мама уговаривала его, как могла, сулила сладости и новые игрушки. Уже, в дверях, надев на Лисёнка сапожки, она сжала мою ладонь и шепнула:
— Ну, с Богом. Я так рада, что ты прислушался ко мне. Я ещё в гости к Тамаре Семёновне загляну, — она подмигнула мне.
Это потом, когда она вернётся и не застанет Марину, поймёт, что все её старания были напрасными, и вот тогда я прочувствую, как она «не вмешивается» в мою жизнь.
Марина, стояла у окна и смотрела, как удаляются от дома мама и Лисёнок. Лисёнок вдруг остановился, будто почувствовав её взгляд, обернулся и помахал рукой. Марина улыбнулась и ответила тем же.
Начать разговор было невыносимо тяжело, несмотря на то, что мне казалось — она давно всё поняла.
— Знаешь, так будет лучше. Это не может продолжаться вечно.
— Ты мог бы дать мне попрощаться с ним. Зачем делать… так? — в её глазах сверкнули слёзы, но она сморгнула их.
— Марин, ты прекрасно понимала с самого начала, что всё так и закончится. Мы не можем продолжать играть в семью и дальше. И наверное, я о многом прошу, но будет лучше для всех, если ты уедешь из города. Я не хочу, чтобы вы случайно пересеклись с Лисёнком.
— Да, ты просишь о слишком многом. Знаешь, хоть всё и сложилось совсем не так, как мне хотелось, я всё равно буду благодарна судьбе. Хотя бы за то, что поняла, что я не сумасшедшая, что вы существуете на самом деле. Наверное, нужно смириться с тем, что всё осталось в прошлом и начать жить с чистого листа. Паша был прав, когда сказал, что мне нужно самой решить, кто я. На двух стульях усидеть нельзя, также нельзя прожить две разные судьбы за одну жизнь.
— Занятные вещи ты говоришь. И кто же ты?
Она улыбнулась и коснулась лба пальцами:
— Самое время задавать подобные вопросы. Ты даже ни разу не попытался выяснить, кого привёл к себе в дом.
— И всё же?
— Пообещай, что сделаешь кое-что для меня. Дай мне листок и ручку, — когда я выполнил её просьбу, она быстро написала что-то, сложила листок пополам и вернула мне. — Отдашь Лисёнку, когда немного подрастёт.
Когда я кивнул, она продолжила:
— Мой отец бросил мать задолго до того, как я появилась на свет. Мой брат — наркоман и вор. Я училась в медучилище, а потом забросила его. Но всё это я узнавала постепенно, после того как вышла из комы. Я помнила другую семью, другую себя. Когда я очнулась, то звонила тебе, чтобы ты забрал меня из больницы, но ты и слушать меня не захотел. Я просто сходила с ума. Я не узнавала никого из родных и знакомых, я чувствовала себя в совершенно чужом и враждебном мире. И если бы не Паша, всё закончилось бы очень трагично.
Я не мог больше слушать этот бред. Я и не предполагал в этой женщине подобного актёрского таланта. Я прервал её излияния, кажущиеся такими простыми и правдивыми:
— Прекрасная попытка убедить меня в том, что ты моя погибшая жена, и остаться в этом доме. Я даже знаю, кто тебя надоумил на это, кто рассказал подробности о тех звонках.
— Хочешь услышать моё первое воспоминание? — в её глазах блеснули недобрые искры. Ну конечно, её план трещал по швам. Отчего ж не злиться?
— Ну, давай. Удиви меня, — я сложил руки на груди, показывая, что все её попытки обречены на провал.
— Я помнила, как спешила к тебе с работы. Ты ждал меня на парковке. Я поскользнулась и ударилась головой о бордюр. А потом пришла в себя в больнице.
— У тебя не получилось. Это тебе тоже рассказала мама. Может, сама захотела, а, может, и ты выведала.
Она опять улыбнулась, но как-то горько:
— А мама могла мне сказать, как ты кричал на меня подгоняя? Как ты ругался из-за пропущенных звонков, из-за того, что я постоянно задерживаюсь? А знала ли она, что я задержалась потому, что покупала подарок для тебя — те самые запонки из чёрного агата? А знала она или ты, что коробочка с ними лежала в кармане пальто, и я всё время проверяла, не выронила ли её?
Об этом мать не могла знать. Я никогда не рассказывал ей подробностей. Об этом могла знать только моя жена.
— Вот теперь в этой истории можно поставить точку, — она забрала из гардеробной свою сумку и молча вышла в коридор, так и не взглянув на меня.
Я не мог упрекнуть её в нарочитой медлительности, рассчитанной на то, что я передумаю и остановлю её. Напротив, она одевалась быстро, казалось, что ей неприятно находиться здесь. Я не остановил. Просто смотрел, как она уходит. И только тогда, когда за ней захлопнулась дверь, я понял, что сминаю в руках её записку для Лисёнка. Я развернул её. На уже изрядно помятой бумажке по-детски круглым почерком моей жены, таким не похожим на характерный почерк врача, было выведено: «Я люблю тебя. Всегда буду любить и гордиться тобой».
Скептик по натуре, я никогда не верил в чудеса. Но сегодня я понял одну вещь. Чуду не важно, верят в него или нет, не важно, достоин ли его адресат. Оно просто случается. Только ты можешь его не заметить, пройти мимо или упустить даже тогда, когда оно было у тебя в руках.
Я не хотел упускать своё, хоть и не был до конца уверен, что всё происходящее не сон. Я выскочил на улицу в одной футболке, в незастёгнутых полуботинках на босу ногу. Не став дожидаться лифта, я нёсся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, боясь опоздать. Вылетев из подъезда на парковку, я заозирался по сторонам, ища Марину. Её и след простыл. Редкие прохожие смотрели, как я кружусь возле машин, сильнее кутались в шубы и пуховики и не крутили пальцами у виска только потому, что не хотели вытаскивать руки из тёплых карманов. Мороз обжигал кожу, но мне казалось это не такой уж большой платой за возможность всё исправить. Когда уже совсем отчаялся, я заметил вдалеке у дерева, там, где начинался ряд уродливых металлических гаражей, тёмную фигурку. Это не могла быть Марина. Ей просто незачем было бессмысленно стоять на холоде. Она могла уже давно дойти до остановки или вызвать такси. Но я с упрямством барана направился к гаражам, чтобы потом можно было сказать самому себе, что сделал всё что мог.
