я?
— Что ты?
— Подумай, если отбросить всё? Как с ёлки новогодней, с нас… снять всю мишуру? Дом, детей, твою работу и какие-то бытовые мелочи, — перечисляю, загибая пальцы. — Секс…
— Его можешь оставить, — тут же отзывается хрипло, подаваясь вперёд и стараясь поймать мою ногу.
Резко уклоняюсь.
— Я не об этом, не пытайся перевести в шутку то, что я наконец-то осмелилась тебе высказать.
— Говори, — кивает со всей серьёзностью.
— Если всё это отбросить, то что между нами останется? — развожу руками — Что? Какие у нас совместные планы? Мечты? Увлечения, в конце концов? Что мы с тобой вообще делали общего, помимо того, как я помогала тебе переписывать твои конспекты?
Даня приподнимает брови.
— А любовь?
— Любовь, — усмехаюсь с болью в голосе. — Вспомнил, наконец-то. Это тоже манипуляция, Богдан. Ты так же, как и отец всё время манипулируешь своей любовью. Вся правда в том, что вы с ним одинаковые.
— Заебись, — цедит сквозь зубы.
— А разве не так? Когда ты ушёл… ночью, даже не поговорив? Что потом сказал? Помнишь?
— Помню. Мы потом всё решили.
— Нет, — стону отчаянно. — Ты сказал: «Меня много не устраивает. Ты должна измениться». А в качестве манипуляции использовал свою любовь. Будто бы, чтобы удержать её, я должна что-то доказывать.
— Это не так.
— Я всё время пытаюсь вам с отцом что-то доказать. Ему, что дочь нормальная, тебе, чтожена не истеричка. Я устала, Богдан. Устала удерживать вашу колоссальную любовь. Потратила на это столько сил, что к двадцати восьми годам вообще не знаю «кто я?». Какие мои мечты и цели?
— И какие?
— Больше не хочу вам ничего доказывать, — Плечи сами по себе трясутся, пытаюсь их унять ладонями, но не получается.
Богдан это замечает. Поднимается и сделав один шаг заключает в объятия. Упираюсь головой в твердую грудь.
— Больше не хочу. Шацкая я или Соболева? Почему я вообще должна выбирать, чтобы вам обоим угодить? — шепчу.
— Да кто тебе сказал, что надо выбирать?
— Ты всегда говоришь. Всегда так делаешь. Не могу больше, Дань.
— И что ты предлагаешь?
— Мне сложно удерживать вашу любовь. Поэтому я её… отпускаю.
Тело подо мной замирает в напряжении. Руки за спиной сжимают крепче. Пару минут стоим молча, трёмся друг от друга, не нарушая тишины.
— Я тебя понял, — произносит Даня твёрдо. — Но кое-что всё-таки тебе оставлю. Для размышлений.
Обхватывает моё лицо и крепко целует.
От неё пахнет домом, жизнью и, по-моему, новыми духами. Аромат притягательный, сексуальный, как и она сама.
Мне вообще приходится по душе обновлённая Яна.
Живая, дерзкая.
Кисейной барышней, конечно, никогда не была. Мозг может выебать на пять с плюсом. В этом она мастер.
Но трансформация имеется. Другая стала. Может, эта херня с такси так подействовала?
Подумав, чуть ослабляю хватку своей ладони на лебединой шее, делая движения более нежными. Насколько могу, чёрт возьми. Оглаживаю отчаянно бьющуюся венку пальцем, чувствуя, что Янка трепещет, как взъерошенный воробушек.
Концентрируюсь на своих движениях, стараясь сделать их плавнее и мягче.
Это сложно, потому что я уже два часа, как готов. Хоть сразу в бой. Между ног заряженная граната.
Вгрызаюсь во вкусный рот поглубже. От удовольствия веки смыкаются, хочется дрейфовать на волнах, отдаваясь ощущениям.
Соскучился, пздц.
Я нечасто задумываюсь о любви. Для мужика это вообще странно — размышлять о таких вещах. Нам ближе более реальное, вещественное. То, что можно потрогать или в лучшем случае, хотя бы объяснить.
Раньше приходилось примерять одни ощущения к другим, оценивать их степень, таким образом, делать выводы. В четырнадцать впервые понравилась девчонка, принял этот зуд между ног за любовь. Следующая показалась ещё привлекательнее, понял, что в том случае было не «оно» и так далее.
Эта цепочка оборвалась на Янке, потому что интенсивнее чувств с тех пор не испытывал.
Наверное, всё стало понятным только с рождением Машки.
На всём белом свете появился человек, который зависит только от нас. Она смотрела на мир своими прозрачными, как талая вода, глазами. В них было пусто. Чистый лист.
Какой она будет? Что это будет за человек?
Вообще, неясно.
Лишь одно в них виднелось безоговорочно — любовь к нам, своим родителям. И я в ответ почувствовал то же самое. Настойчивую вибрацию в груди, отдающую приятным перезвоном прямо в сердце.
Именно это ощущение в тот момент я и принял, как эталон. Именно эту вибрацию сейчас переживаю.
— Что ты делаешь? — шелестит Яна отстраняясь, испуганно смотрит. В глазах поволока. Не то от возбуждения, не то от пары стопок коньяка.
А может, боится?! Хрен знает.
— Хочу тебя расслабить, — хриплю.
— Я не напряжена.
— Я бы так не сказал.
Подхватываю узкую талию и с лёгкостью усаживаю на столешницу. Жена послушно подстраивается. Снова терзаю рот, забирая сладкий вкус с розовых губ и напоминая, чья она. Сколько угодно может брыкаться, меняться, «идти дальше».
От этого бреда в голове моей она быть не престанет.
— Соболев, — рычит мне в губы и тут же жалобно стонет. — Прекрати.
Подцепляю края мягкой толстовки и тяну кверху. Соприкосновение с бархатной кожей дурманит, заводит. Обжигает и без того кипящую последние двое суток кровь.
Сдвигаю ткань топа, двумя пальцами сжимаю острый сосок. На лице у Яны взрыв эмоций и не одной про «прекратить».
Склоняюсь над замершим телом.
Обвожу языком твёрдый камешек и всасываю в себя, дублируя те же манипуляции в вакууме. Это, по всей видимости, гораздо приятнее.
— Ох, — выскальзывает из её рта. — Да-ня-я.
— Прекратить? — спрашиваю, уделяя внимание второму соску.
— Не-ет.
Удовлетворённо киваю и принимаюсь терзать покрасневшие груди, наслаждаясь их тяжестью и формой.
Голова немного плывёт. Сказывается усталость, алкоголь и длительное отсутствие сна. Вместе с тем, под кожей сквозняком проносится желание доказать Яне Альбертовне, что далеко она на своей самостоятельности не уедет.
Отлепляюсь от округлостей мучительно медленно, поднимая голову к её лицу.
Яна уставляется с непониманием, которое тут же сменяется множеством картинок в её глазах.
Шевелит мозгами, решает.
Оценивает.
Взгляда не свожу.
Её ноги крепко стискивают моё туловище, дрожащие пальцы в отчаянии царапают плечи.
В воздухе явственно пахнет предстоящим сексом, которого, мать твою, у нас тысячу лет не было. Но я упрямо врезаюсь глазами в лицо своей жены, чтобы получить долбанное разрешение, с которым она медлит.
— Ну так, что? — спрашиваю лениво, забирая терпкий воздух в лёгкие.
В её глазах обратный отсчёт.
Всё вокруг застывает, мир остаётся за пределами полуобнажённого тонкого тела.
Три, два, один…
За грудиной звонко рушатся опоры, когда Янкины ладони агрессивно
