— Ой, больно. — Шарлотта хихикает и — увы, для этого нет изящного названия — рыгает.
Карстэрс, который стоит рядом и держит мои пистолеты, шляпу и другие вещи, краснеет.
Я поднимаю Шарлотту на руки и несу в карету. Для такой стройной женщины у нее убийственный вес. Когда я сажаю ее в экипаж, она клянет меня, и ее едва ли можно винить, поскольку я задеваю раненую руку.
Я обнимаю ее, это необходимо с медицинской точки зрения, поскольку я не желаю, чтобы Шарлотта тряслась от движения кареты или упала на поврежденную руку, поскольку пьяна как матрос.
— Как только мы доберемся домой, вам следует лечь в постель, — говорю я.
— Вы ни о чем другом не думаете, сэр?
— Вы будете спать одна!
— Я не смогу сама раздеться.
— Бетти вам поможет. Ведите себя прилично! — Одной рукой Шарлотта шарит по моим бриджам.
— Ого, — счастливо говорит она. — Вы не столь безразличны, как изображаете.
— Шарлотта, вы пьяны и не понимаете, что делаете.
— Еще как понимаю. Вы сами говорили, что я быстро учусь.
— Да, но вы ранены. Сейчас не время. Мэм, пожалуйста, уберите руку. Это неприлично.
— Вздор.
Это все равно, что иметь дело с охваченным любовной горячкой осьминогом. Шарлотта все-таки зажала меня в углу кареты, придавив сильной длинной ногой. Я боюсь отпихнуть ее из опасения травмировать.
Проблема решается, когда моя жена, захрапев, резко валится на меня. Она крепко спит. Я убираю ее руку с бриджей и застегиваю те пуговицы, до которых могу дотянуться. Иначе хорош я буду, явившись домой в спущенных штанах с мертвецки пьяной женой на руках.
— Мне это ужасно надоело. Сначала вы подхватываете детскую болезнь, потом стреляете в меня, и теперь я должна лежать в постели.
Моя жена сердито хмурится. С тех пор как мы вчера вернулись с дуэли, она вынуждена оставаться в, кровати, и нам обоим это опротивело. Она сильна как лошадь, этот потомок хозяев общественных конюшен. И при этом она не позволяет мне забыть, что я ранил ее, но не могу сказать, что виню ее.
— Прекратите ныть и ешьте суп. — Я зачерпываю ложку говяжьего бульона, который врач (не опекун пиявок на поединке, а парень, который, кажется, знает свое дело) считает подходящей едой для раненого. — Хорошо, что я люблю вас, а то оправил бы выздоравливать к родителям. И еще могу это сделать.
Как я и рассчитывал, в ответ на это Шарлотта глотает бульон.
— Вы этого не сделаете, потому что тогда не сможете каждый час прыгать ко мне в постель.
— Только раз, мэм, вчера вечером, и, насколько я помню, по вашей настоятельной просьбе.
— Выполнить которую было очень неблагородно с вашей стороны.
Я не обращаю внимания на ее ворчание. Я знаю, что она препирается со мной от скуки и боли.
— И затем вы провели ночь на диване в своем кабинете, — продолжает она. — Если вы действительно были там. Не удивлюсь, если вы отправились в театр на поиски шлюх.
— Робертс может ручаться за мое местонахождение. Если хотите, расспросите слуг.
— Которым вы платите!
— Еще бульона? — вставляю я во время короткой паузы.
Потупившись, Шарлотта качает головой.
— Рука болит?
Она снова качает головой. Я ставлю чашку с бульоном на ночной столик.
— Шарлотта, посмотрите на меня.
— Нет. — Голос у нее глухой, и тогда я вижу, что она плачет, пытаясь скрыть это от меня.
— Ах, милая! — Я притягиваю ее к себе и позволяю выплакаться в мой жилет. — Простите. Простите за все. За то, что усомнился в вас…
— И за то, что стреляли в меня. Не забудьте об этом.
— Да, и за это. Полагаю, мне не скоро позволят это забыть.
— По крайней мере, лет десять. И за то, что кричали на меня, после того как ранили.
— Я не кричал на вас, милая. Ну, признаю, кричал немного, потому что очень испугался.
Она кивает и сморкается в мой носовой платок.
— Мне ужасно больно от того, что вы решили, будто я неверна.
— Я думал, что вы любите Бирсфорда.
— Что я сделала, чтобы вы так подумали? — Она смотрит на меня с неподдельным удивлением.
— Честно говоря, эту идею вложил мне в голову Бирсфорд. — Я добавляю другие эпизоды: ее реакция на письмо, присланное из свадебного путешествия, ожидание возвращения Бирсфордов, визит в Камден-Таун и, наконец, эпизод в Воксхолле, результатом которого стали ее поврежденная губа и заметка в газете.
Шарлотта откидывается на подушку и тяжело вздыхает:
— Это все из-за Энн.
— Из-за Энн?
— Она мой друг. Мой лучший друг. Она знает меня лучше всех на свете. Когда она влюбилась, мне было одиноко. Я чувствовала, что потеряла ее и какую-то часть себя тоже.
Я молчу. У меня тоже есть друзья, я тоже их терял — неизбежное следствие времени, в которое мы живем, и моей прежней профессии. Но я никогда не чувствовал себя неполным без кого-либо из них, или, скорее, до сих пор не представлялось оказии понять, что я могу испытывать подобное чувство.
Поскольку теперь я полностью понял, что значит для меня Шарлотта, — моя вторая половина, моя любовь, женщина, которой я могу довериться и кто знает мою подлинную сущность. Потребовалось ее признание в любви к другому человеку (к Энн), чтобы я понял, как глубоко люблю свою жену. Странное дело, нечего сказать.
— Понятно. И Энн чувствует то же самое по отношению к вам?
— Не думаю, — поднимает на меня глаза Шарлотта. — Это не имеет значения.
Как ни странно, я понимаю. Я, насколько можно судить со стороны, часто замечал неравные отношения: один любим, другой любит. Бирсфорд, например, любит Энн, как и Шарлотта, но я не уверен, что Энн любит их так же сильно.
— Вы возражаете против нашей дружбы?
— Нет. Конечно, нет. Меня лишь заботит, что Энн, возможно, не отвечает вам тем же и может ранить вас.
— Приходится брать на себя этот риск. Думаю, любовь — рискованное дело. — Шарлотта пожимает плечами и вздрагивает. — Мне нужно научиться пожимать одним плечом.
Потянувшись к бульону, она доедает его, я придерживаю суповую чашку у нее на коленях.
Поскольку Шарлотта в исповедальном настроении, я должен кое-что выяснить.
— Если ответ не предаст вашу дружбу, могу я спросить, какова была реальная цель поездки в Камден-Хаус?
— Я больше ничего не могу сказать вам об этом. Как я и подозревал, Шарлотта оберегает доверие Энн, и мне приходится смириться с тем, что я никогда не узнаю правду.
Меня это не радует. Чтобы скрыть свои чувства, я поднимаюсь и зажигаю еще свечи.
— Вы сердитесь? — спрашивает Шарлотта.
