— Но ведь у меня будешь ты? У меня будет все: моя маленькая Эмма, тот, кто действительно любит меня, и…
— Шад будет на стороне Бирсфорда и всей семьи. Ты это знаешь. Наша дружба пострадает, это ты тоже знаешь. Если муж запретит мне видеться с тобой, я… — Мне крайне неприятно говорить об этом, я подбираю слова и оглядываюсь в поисках, куда бы бросить виноградные косточки. — Я должна подчиняться его желаниям. И не желаю его больше обманывать, даже ради тебя.
Энн предлагает мне свое блюдце под косточки.
— Понятно. Я думала, что ты порадуешься за меня. Думала, ты сможешь понять.
Я беру ее руку в свою. Увы, поскольку я сейчас однорукая, последние виноградины мнутся между нашими пальцами.
— Как я могу советовать тебе совершить безрассудство? Он, возможно, любит тебя, но это не означает, что ради него ты должна бросить все. Что, если он снова тебя оставит?
Энн так сжимает мою руку, что виноградный сок брызжет сквозь пальцы.
— Он любит меня! Неужели ты не видишь, что для меня это единственный способ стать мамой маленькой Эммы?
Высвободив руку, я вытаскиваю носовой платок и вытираю нас обеих.
— Прости, но он об этом ничего не пишет. Или это в другой части письма?
— Ему не нужно об этом писать! Это то, чего он хочет. Ведь он упоминает Эмму в первом предложении.
— Да, ребенка, имя и пол которого он не может вспомнить.
— Ты порой такая жестокая Шарлотта. — Я боюсь, что Энн расплачется, но она в праведном гневе встает и натягивает перчатки. — Я думала, ты поступишь как друг. И разочаровалась в тебе. У меня нет другого выбора, кроме как оставить Бирсфорда и быть с теми, кто действительно меня любит: с Эммой и ее отцом.
— Я тоже тебя люблю, и именно поэтому, пожалуйста, подумай, прежде чем действовать поспешно.
Она поворачивается и, разглядывая свое отражение в зеркале, завязывает ленты шляпы.
— Полагаю, ты окажешь мне услугу и сохранишь наш разговор в тайне? Надеюсь, ты скоро поправишься. Мне нужно сделать еще визиты. Всего хорошего.
И Энн ушла, без поцелуя и улыбки.
Мне это совсем не нравится. Мы, конечно, ссорились и прежде, но не так. Я очень надеюсь, что Энн будет благоразумной.
Я говорю себе, что у нее плохое настроение, что потом она смягчится и мы, как прежде, станем друзьями. Как только Шад перестанет трястись надо мной как наседка, я заеду к ней. До следующего понедельника, когда ее возлюбленный явится в Лондон, всего четыре дня.
— Прошу прощения, миледи, ее сиятельства нет дома. — Дворецкий Бирсфорда закрывает дверь перед моим носом, оставив меня на пороге.
Записка, которую я послала Энн после ее вчерашнего визита, осталась без ответа. Как и та, что я отправила сегодня. Я обещала Энн — правда, еще до того, как узнала ее намерения, — что не скажу Шаду, но я в растерянности. Если я не выложу это кому-нибудь, я стану соучастницей ее плана. Если скажу Шаду (я ведь не дурочка, я знаю, что должна это сделать), он поступит типичным мужским образом и, несомненно, спровоцирует по меньшей мере одну дуэль, возможно, снова с Бирсфордом, который не поверит, что его сладкая Энн способна на такое вероломство.
Мне остается полагаться только на женскую хитрость. Энн, несомненно, это одобрила бы, даже при том, что, подозреваю, я надела неподходящую для такого случая шляпу. Так что я решаю поговорить с другой женщиной. Поскольку Мэрианн сестра Шада, то о ней речь не идет и выбор значительно сужается.
Остается моя мать. Мне нужно ее навестить. Разве Джордж не говорил, что я должна это делать? К тому же Шад вчера прогнал ее, совершенно справедливо рассудив, что ее скорбные заявления, пусть сделанные из самых лучших побуждений, не улучшат состояния моего здоровья.
— Милорд сказал, чтобы я отвез вас домой, как только вы закончите визиты, — говорит Джереми, поглядывая на крыльцо.
— Я даже не начала делать визиты, — отвечаю я, раздраженная тем, что его привязанность полностью переключилась на Шада. — Мы поедем к Хейденам. Ты ведь хочешь повидать своих друзей?
— Да, миледи, очень. — Джереми плетется впереди меня, чтобы открыть дверцу кареты. Я сажусь, смирившись с тем, что мне не избежать встречи с матерью. Надеюсь, Джордж и отец будут дома и добавят добродушного настроения.
Удача не улыбается мне. Я нахожу мать одну, распростертую на кушетке, с носовым платком в одной руке и стаканчиком кордиала — в другой.
— Мой бедный раненый ребенок! У меня такая головная боль, — с обычным пафосом произносит мать.
— Печально слышать. — Я посылаю лакея за чаем. — Моя рука сегодня намного лучше.
— Он чудовище, — бормочет мать.
— Это был несчастный случай. — Это единственная версия, предназначенная для моих озабоченных родственников. Я не приукрашиваю ее подробностями, поскольку знаю, что иначе запутаюсь, а я никудышная лгунья.
— Бедного дорогого Генри больше не ждет обитель Гименея. — Теперь я замечаю смятое и закапанное письмо, валяющееся рядом с маленьким столом, на котором стоит бутылка кордиала.
— О Господи. Как обидно.
— Молодая особа, о которой идет речь, разорвала узы любви. — Каждое слово сказано с большой буквы. — А это плохой признак.
— Печально слышать. — Слава Богу, у девушки есть хоть немного здравого смысла. — Генри очень расстроен?
— Боюсь, что да. Как жаль, что я не могу быть с моим дорогим мальчиком в его печали и беде.
— О, думаю, он довольно скоро оправится.
— Ты не понимаешь. Как и я, Генри одарен тонкой чувствительной душой.
Я приехала не за сочувствием — подозреваю, что вчера упустила шанс получить его благодаря бдительности Шада, — но причитания матери насчет Генри становятся утомительными.
Она чуть приподнимается, чтобы с трагическим видом махнуть рукой в сторону чайника. Я встаю и наливаю чай. Усилие не прошло даром, мать с измученным видом откидывается на спинку дивана.
— Где Джордж и папа? — спрашиваю я.
— На верховой прогулке.
— Почему они не взяли тебя? Уверена, свежий воздух пошел бы тебе на пользу. Ты бы отвлеклась.
Мать пожимает плечами. По ее настоянию я читаю письмо, отметив обычную непоследовательность и отвратительное правописание Генри. Кроме сообщения о расторжении помолвки, неопределенного обещания скоро посетить Лондон и многозначительного комментария, что военная жизнь оказалась куда дороже, чем он ожидал, ему почти нечего сказать. Не испытывая материнских чувств, я не могу обнаружить в его строчках особого страдания.
— Непохоже, что он очень расстроен. Хорошо, что он храбро встречает неприятные обстоятельства.
