уж тем более не поймет.
Чего ты хочешь?
Не знаю.
Прощения?
Возможно.
Ну, так прости.
Простила. Уже давно. Время, как стоящий лекарь расставило все по своим местам. Кое – как залатало мелкие дыры, но огромные бреши до сих пор зияют чернотой.
Тебе этого мало?
Мало. Потому что я до сих не могу себя заставить поехать в больницу. Мне настолько стыдно появляться там и тем более смотреть в глаза матери Матвея, зная, что именно моя семья принесла им столько несчастий. Мой поступок с Эммой не был местью и не принес никакого утешения. Ни им, ни мне. Этим я не вернула отца Матвея и Славу к жизни, и не привела в чувства самого парня, который до сих пор был где-то там, но не с нами. Я просто поставила точку в череде этих бед. И, не смотря на все это, чувствовала, как мне самой так остро и так необходимо быть прощенной.
Смотрю в ночное небо и молюсь. Молюсь, чтобы мне свыше дали хоть один знак или указали путь. Потому что самостоятельно я не справлюсь. Я не знаю, как мне поступить и что делать дальше. Боюсь, что сверну не на ту дорогу. И что еще раз оступлюсь. На самом деле я далеко не сильный игрок и все жизненные перипетии высушили весь мой резерв сил. Уставшая, морально израненная и опустошенная. Вот какая я, когда стоит чуть сдвинуть маску спокойствия, которую я успешно натягиваю при посторонних.
Но небо молчит, не свершается ничего сверхъестественного. Нет ни пролетающей звезды над моим домом, нет ни вспышки на окраине, ни внезапного озарения. Ни-че-го. Удрученно поднимаюсь с места и иду в спальню, где забываюсь сном. Как всегда почти под утро. Но и новый день не приносит никакого чувства умиротворения. Наоборот, я чувствую себя странно. Все валится из рук, Макс как назло не хочет идти в школу, завтрак сгорает на плите и я впервые срываюсь криком на ребенка. Конечно же, потом сгребаю его в охапку и извиняюсь, но чувство тревоги никуда не исчезает. Еще больше меня накрывает на работе, когда я начинаю делать ошибку за ошибкой. Понимаю, что нервы ни к черту, когда чуть не вырываю страницу из паспорта девушки, которой нужно было сделать ксерокопию.
Пора, Эля.
Меня словно что-то толкает на улицу туда, откуда ходит маршрутка к больнице. Что-то внутри рвется туда и требует оказаться там как можно быстрее. Будто предчувствуя нечто… но что? Плохое или хорошее?
С бешено бьющимся сердцем, я врываюсь в холл и тем самым настораживаю всех присутствующих. Но те вскоре возвращаются к своим делам, потому что такое явление для них не редкость. Каждый день что-то происходит и люди попадают сюда по разным причинам. Это отделение окутано какой-то своей специфической аурой надежды и в то же время обреченности. И люди здесь с такими же непроницаемыми масками на лицах, как и я, чтобы скрыть все творящееся в душе. Но я-то знаю, что здесь орудует страх. Он тонкими пальцами цепляется за тебя, ищет брешь и без твоего ведома проникает внутрь. Он сковывает каждое твое движение и не дает вздохнуть. И полностью подчиняет себе, когда ты видишь пустую палату. Цепляюсь дрожащими пальцами за косяк двери и словно рыба, глотаю воздух, но не могу надышаться.
– Девушка, что с вами? – Лицо медсестры как-то резко появляется в поле моего зрения. – Вам плохо?
– Парень… здесь был парень. Где он?
– А, – она поджимает губы, – вы о том, что после аварии?
– Да.
– А вы родственница?
– Девушка, – срывается ложь с моих губ.
Почти ложь.
– Я думала, что всех известили.
– Что с ним? Ему стало лучше? Его перевели в другую палату?
– Извините, – она мнется, – мне очень жаль… его не стало этим утром.
Крупная дрожь проходит через все тело и я обмякаю прямо у нее в руках. Нет, я не теряю сознания, я все вижу и слышу, но не чувствую ничего, кроме жжения в груди. Смотрю вниз и вижу, как на клетчатой рубашке проступает алое пятно как раз напротив сердца. Его выдрали живьем или просто прострелили насквозь? Не важно… уж ничего не важно.
– Мама!
Что это? Откуда здесь Максим?
– Мама! Не плачь, слышишь?! Мама! – Слышится его настойчивый голосок и я зажмуриваюсь.
Прости сынуля, я так больше не могу…
А когда открываю глаза, то охаю. Я не в больнице, а дома в своей постели. А напротив меня стоит перепуганный Макс, который от страха сам почти рыдает.
– Ты так кричала, а я… я не смог тебя разбудить и мне стало так страшно.
– Все хорошо, зайка, – соскакиваю с постели и прижимаю ребенка к себе. – Все хорошо, просто дурной сон приснился.
Утираю его слезки и шепчу много нежностей на ушко, а сама украдкой утираю влагу со своих ресниц. Все было настолько реально, что в груди до сих пор печет.
Ты же хотела знак?
И я его получила. Какими бы токсичными ни были наши отношения, насколько бы мы ни делали друг другу больно, я поняла, что без него моя жизнь опустеет. И все переживания о том, что скажут люди, меркнут, особенно когда понимаешь, что будущего у вас может и не быть.
Глава 14
Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три… морская фигура замри…
Не знаю, почему именно это пришло на ум, когда я зашла в палату. Может, потому что я сама как та фигура замираю у постели. А может, потому что хочется, как в детстве, чтобы при первом касании замерший человек вновь оживал. Смотрю на его лицо и несмело тянусь пальцами к впавшим скулам. Разве может человек быть белее больничных простыней? Веду линию по подбородку к губам и очерчиваю их контур. И меня затопляет чувство нежности вперемешку с сожалением.
Что же мы наделали с тобой? Зачем дотянули до такого? Сколько времени потратили впустую на споры и обиды. И зачем? Отталкивали друг друга, надеясь, что так нам будет лучше. Старались забыть, но безуспешно. Можно бесконечно долго убегать от реальности и строить из себя циников. Но разве долго протянешь, когда внутри все протестует? Я больше не хочу обрекать ни себя, ни кого-то другого на эти мучения.
– Эля? – Слышится голос позади и я вздрагиваю.
Поворачиваюсь на звуки и вижу маму Матвея. Она проходит внутрь палаты, аккуратно придерживая дымящийся бумажный стаканчик, видимо возвращаясь из кафетерия. Смотрит на мои руки у Матвея на груди, а затем на
