меня саму. И я могу поклясться, что вижу легкую улыбку, которая мимолетно проскальзывает на ее губах. Но это не злобная усмешка, в ней наоборот есть что-то понимающее.
– Здравствуйте, – неуверенно топчусь на месте, не зная, как поступить дальше. Приехать я-то приехала, а вот к душещипательным разговорам была вовсе не готова.
– Как твои дела? – женщина ставит стаканчик на тумбочку и плотнее кутается в шаль, даже не смотря на то, что в палате было очень жарко. А может, это просто я сгорала от всех своих чувств. Мне было неловко и стыдно стоять у нее перед глазами.
– Все потихоньку, если это можно так назвать. А вы как? Извините, что так долго не появлялась.
– Все в порядке, – прерывает она меня, – правда. Я просто не знала, где тебя найти и поблагодарить.
– За что?
– Брось, Эля, – она теперь действительно улыбнулась. Открыто и естественно.– Сначала ты забираешь документы, а потом мне звонят из прокуратуры и говорят, что дело закрыто и все обвинения сняты. Что это? Совпадение?
– А может, это новогоднее чудо? – Не могу не улыбнуться в ответ. – Может быть, у вас появился персональный Дед Мороз?
– Скорее Снегурочка, – принимает она эту игру, – но я ей очень благодарна. Думаю, что и сын тоже.
– Жаль, что он не может этого сказать самостоятельно. – Мигом меняется настроение, когда я смотрю на Матвея. – Как он? Мне кажется или трубок стало меньше?
– Медленно идет на поправку, – Мария Васильевна оказывается на противоположной стороне и нежно приглаживает отросшую челку парня. – Нужно немного потерпеть.
Мы так и замираем по обе стороны постели, каждая погруженная в свои мысли. Но что-то мне подсказывало, что суть у них была одна. Украдкой бросаю взгляд на ее лицо и подмечаю усталость, которую уже не скрыть никакими средствами.
– Вы хоть немного отдыхаете?
– Немного, – повторяет она следом за мной.
– Может быть, вас подменить и вы домой поедете?
Почти сразу же жалею о сказанном, потому что я вижу в ее глазах проблеск тоски и горечи. Ведь ее больше никто не ждал дома. Мужа больше нет, а единственный сын в больнице.
– Зачем мне туда? – Женщина как будто читает мои мысли. – Все, что у меня осталось… все здесь.
– Простите.
– Не извиняйся, не надо. – Она устремляет свой взор прямо на меня. – Тебе ведь тоже пришлось нелегко.
– Но не так, как вам.
– Да, – кивает она,– тебе в чем-то пришлось хуже.
Теряю дар речи, потому что не знаю о чем именно сейчас речь. Точнее, откуда она знает. И знает ли вообще? Или же это просто желание поддержать меня и этот разговор? Не знаю, как правильно среагировать и невпопад говорю:
– А сегодня ведь Новый Год.
– Я знаю.
– Если вдруг… если… вы захотите, – задерживаю дыхание, – может, отпразднуете его с нами?
– Нет, нет, Эль, – она отрицательно качает головой, – это ни к чему. К тому же это семейный праздник и я бы хотела провести его со своим ребенком.
– Понятно. Что ж… с наступающим праздником вас. – Мнусь на месте, а затем все же делаю шаг в сторону выхода.
– И тебя тоже.
Не знаю, что еще ей сказать. Не хочу навязывать свое внимание, но и понимаю, что мне бы хотелось сюда вернуться. И Мария Васильевна будто вновь проявляет чудеса чтения мыслей. Потому что почти у выхода меня настигает ее тихий голос:
– Ты приходи Эль, обязательно приходи, как будет время.
И на моей душе становится тепло. Меня не прогоняют и не осуждают. Меня будут ждать здесь, не смотря ни на что. И это немного окрыляет, я даже улыбаюсь ей напоследок и ухожу. И даже не догадываюсь о том, что затем происходило за закрывшимися за мной дверями.
Женщина с грустью посмотрела вслед девушке и, вздохнув, повернулась к ребенку. Еще раз коснулась вьющихся волос и отметила про себя, что в следующий раз нужно взять инструмент и подстричь Матвея. А еще не мешало бы его побрить, но это уже по его желанию.
– Солнце, открой глаза, – зашептала она, наклонившись к нему как можно ближе. – Она уже ушла.
Синие глаза тут же распахиваются и обводят помещение взглядом, останавливаясь на матери.
– Почему ты не хочешь, чтобы Эля знала о твоем пробуждении?– Мария Васильевна не ругалась, но в ее голосе были слышны нотки непонимания. – Девочка же мучается и места себе не находит.
– Боюсь, что она потом не придет. – Слышится хрипловатый голос парня.
– Вот увидел бы ее лицо и думал бы совершенно иначе.
– А что если она приходит сюда лишь потому, что ее гложет чувство вины? – Матвей скривился, стараясь сдвинуться хотя бы на сантиметр вверх по постели, но он был еще слишком слаб для этого. – Удостоверится, что со мной все в порядке и я ее больше не увижу.
– Глупый ты Матвей. – Женщина поправляет съехавшую подушку. – Видно же, что любит тебя до сих пор, как и ты ее. Вас жизнь уже не то, что лопатой по голове бьет, а наезжает бульдозером. А вы все ходите по кругу. Что еще должно случиться, чтобы вы поняли? Разве не достаточно вам страданий?
– Мам, не нервничай, – слабо улыбнулся Матвей. – Тебе же нельзя.
– Надо было об этом думать, когда ввязывался во все это, – не выдержала Мария Васильевна. – А то посмотри, он теперь запереживал. Не поздновато для этого?
– Ну, чуть-чуть. Но я же не специально.
– Не специально он. – Ворчит его мама следом.
– Что мне сделать, чтобы ты прекратила на меня злиться?
– Для начала встать на ноги и не отказываться от помощи. – Она жестом показывает, чтобы сын больше ее не прерывал. – И обязательно вернуть Элю себе. Все это, кстати, не обсуждается. А теперь лежи и думай, как ты все это будешь делать.
Мария Васильевна уходит, но не потому что была в гневе, нет. Она уходит из палаты для того, чтобы сын не видел ее слез. Она до сих пор не верила и каждый раз ставила свечку в небольшой часовне при больнице, чтобы поблагодарить всевышнего за его доброту и за то, что вернул ее сына обратно. А еще она молилась, чтобы две души вновь были вместе и чтобы они наконец-то обрели свое счастье. И она не могла иначе, даже не смотря на то, что много чего знала о Матвее и Эле. Не все было ей по душе и она не скрывала этого. Но всегда считала, что по одной паршивой овце все стадо не судят. Мария Васильевна в свое время едва сама не потеряла веру в
