приняли для себя какое-то решение…
— Решение? — говорю хрипло.
— Да, решение. Инвалидность — это испытание. Возможно, к тому времени, как он проснется, вы все обдумаете. Зная Кирилла… считаю, он примет любое ваше решение…
Мое лицо пылает от прилива крови. От эмоций, которые рвут меня на части. Страшный диагноз, который мне до тошноты сложно примерить на Кирилла Мельника. Такого сильного, пышущего чертовой энергией. Той самой, которую я так в нем люблю…
— Он еще не инвалид, — обрываю.
— К счастью, нет. Ему предстоит много операций. Первую нужно сделать в ближайшее время, мы нашли для него клинику и врача. Кирилл отправится в Москву, как только транспортировка станет возможна.
— Я поеду с ним. Куда бы ни пришлось, — говорю, сжимая под столом пальцы.
— У вас есть время все обдумать…
— Я поеду с ним, — отрезаю.
Он снова стучит по столу пальцами, ничем не выдавая собственные эмоции.
Леон чувствует мои и пытается забраться ко мне на колени. Прижимая к себе сына, беру ту поддержку, которую неосознанно мне дает — родной запах и приятную тяжесть своего маленького тела.
— Кажется, у меня все, — говорит Андрей. — Мы не против того, чтобы вы его навестили, но врач советует лишний раз его не беспокоить. Он сейчас восстанавливается. Ему нужен покой, а нам всем нужно просто немного подождать.
Это предложение я слышу второй раз за эти дни, и второй раз оно вызывает у меня протест, но все же киваю, глядя в окно.
Всколыхнув воздух, мой собеседник поднимается из-за стола. Пару секунд он смотрит на Лео, потом говорит:
— До встречи.
Маша
От нашей новой встречи меня отделяет три дня. Они тянутся бесконечно долго, впрочем, как и предыдущие.
Дни без него. Без Кирилла.
Я продлеваю свой отпуск. Делаю его срок неопределенным, понимая, что такая халатность может повлечь за собой настоящий крах, но мне все равно. Даже попытайся я отвлечься работой, не смогла бы, ведь за прошедшие дни устала так, словно из меня кто-то высасывает энергию.
Когда спустя три дня вижу входящий звонок от адвоката Мельников, мое сердце начинает безумную пляску в груди, ведь я уже знаю, зачем он звонит.
Чувствую это!
Он приглашает меня в больницу и добавляет личную просьбу: просит взять с собой Леона, и я не вижу причин отказывать.
Его перевели из реанимации в обычную палату.
Себя и сына я собираю в дикой спешке.
В волнении дергаю ящики и хлопаю дверцами шкафа, натягивая на себя первое попавшееся платье и собирая волосы в хвост. Возможно, таким образом я хочу “познакомить” родственников Кирилла со своим шрамом, а возможно, мне стало просто плевать!
Место за рулем я уступаю Степе, вести машину сама я просто не в состоянии.
Племянник ерошит волосы на моей макушке, выражая поддержку, которой и так дал мне много в эти дни. На его губах улыбка, на моих тоже.
Следуя указаниям, мы находим нужное отделение, и, когда выходим из лифта, в коридоре в зоне ожидания с рядом жестких неудобных кресел видим небольшую компанию: Андрея, с которым я уже имела честь познакомиться, молодую девушку со свежим, еще красноватым загаром, и молодого мужчину с аналогичным следом от солнца на коже, из чего заключаю — где бы они его не заработали, делали это вместе.
Они смотрят на меня.
С интересом, любопытством и даже бесцеремонностью.
Переглядываются, обмениваясь молчаливыми знаками, и мне кажется, что исходящие от них сигналы в целом не несут никакой угрозы, но я не хочу выяснять. Даже несмотря на то, что эти люди, очевидно, еще один пазл его жизни, нетерпение толкает меня вперед, и все, на что я способна — вежливо поздороваться.
Я оставляю Леона на попечение Степы, следуя за Андреем, который кратко вводит меня в курс дела по дороге. Он сообщает, что молодые люди, которых я видела — это двоюродная сестра Кирилла и ее муж. Они приехали рано утром и уже успели его навестить.
— Он в сознании? — говорю торопливо.
— Да. Со вчерашнего дня. Он отлично провел ночь. У него отличные показатели.
Схватив его за локоть, заставляю остановиться и развернуться на месте.
— Почему вы не позвонили вчера?! — требую, нарушая своим всплеском сонный покой вокруг.
Кулак, в котором были зажаты мои чувства и эмоции все эти дни, трещит! Еще немного, и я просто взорвусь!
— Потому, что это был не совсем он, — объясняет.
— В каком смысле — не совсем он? — выдавливаю я.
— Это такое состояние, характерное после долгого “сна”. У него были когнитивные нарушения, проще говоря, проблемы с памятью и небольшое расстройство личности, но сегодня он в норме. Вчерашний день он вообще не помнит, так что вы ничего не пропустили, не нужно так на меня смотреть, — просит с нажимом. — Он покинул реанимацию только сегодня утром.
Выпустив его локоть, отворачиваюсь.
Чтобы не спорить. Чтобы не слать его к черту, именно этого мне хочется.
Мои ладони потеют.
Его палата просторная и светлая, индивидуальная.
Рядом с постелью вижу Веронику Мельник. Она держит сына за руку, тихо что-то говоря, но первое и единственное, на чем концентрируется все мое внимание — это насыщенно-карие глаза, которые устремляются на меня, как только возникаю в поле их зрения…
В животе происходит микровзрыв, до того этот взгляд осмысленный и наполненный. Видеть эту осмысленность все равно, что заново начать жить.
Он здесь. Здесь!
Мне не хватает кислорода.
То, что я держала в кулаке, выливается из меня слезой, которая катится по щеке.
У него и правда борода, но вокруг лица больше нет трубок. Грудь скована тугой повязкой, бедра прикрыты простыней. Эта тонкая преграда демонстрирует мне то, что за прошедшую неделю Кирилл не потерял в весе, кажется, ничего. Он абсолютно такой же, как и неделю назад, за исключением бледности на лице. И он неподвижен.
Единственное активное движение создают его умные осмысленные глаза, которые блуждают по моему лицу и телу.
— Привет… — хрипло произносит Кирилл.
Из моей груди вырывается всхлип.
Его мать бесшумно освобождает стул. Когда поворачивается ко мне лицом, вижу застывшие в ее глазах слезы и целое море эмоций, от облегчения до тревоги, и это разительно контрастирует с тем, какой она предстала передо мной четыре дня назад.
Она смаргивает слезы, говоря мне тихое:
— Добрый день.
Также бесшумно она покидает палату, пообещав сыну скоро вернуться.
Через секунду мы с Кириллом остаемся в палате одни, он сгибает руку и раскрывает ладонь, словно маня к себе.
