Питер слушал ее, но сейчас же отбросил передаваемое матерью объяснение. Он понял, что лэди Эйлин избрала такой способ доставить ему весть. Это был странный способ, и он не понимал, почему она сама не рассказала ему свой сон. Но она была тонко чувствующая и чуткая девушка, истинный друг. У нее, наверно, были свои причины отложить свой рассказ.
— А где видела лэди Эйлин в своем сне мою нимфу? — спросил он.
— У отца в магазине, — просто отозвалась старуха.
Лили Ливитт не вернулась на другое утро в отделение накидок. Она не прислала записки, не просила отпуска по болезни, — и за такое манкирование «Руки» знали только немедленный расчет. Если она снова явится, ее место будет уже занято, разве только у нее окажется достаточно сильная «протекция», чтобы сохранить его за ней.
Вин, явившаяся на работу вовремя, как обычно (как будто вчерашнее вечернее приключение было только сном), слышала, как другие девушки судачили о Лили. Она слушала, но ничего не говорила, не высказывала своего мнения, когда ее спрашивали, что она думает. Ни одна душа не пожалела мисс Ливитт. Большинство, по-видимому, полагало, что она принадлежит к числу тех, кто «отлично умеет устраиваться».
Вин, бледная и рассеянная (это могло объясняться чрезвычайной духотой), оправляла модели на манекенах, когда рассыльный мальчик принес ей письмо. Хотя магазины Питера Рольса еще не были открыты для публики, она должна была закончить работу прежде, чем прочесть полученное письмо. Взгляд на конверт обнаружил почерк Сэди, и так как последняя в этот момент должна была заниматься туалетом кукол наверху, Вин поняла, что случилось что-нибудь неожиданное.
Сэди, может быть, нездорова и хочет, чтобы она доложила об этом заведующему. Ей надо поскорее закончить с манекенами и быть свободной для помощи Сэди, пока не начнется обычная сутолока трудового дня.
Уже через пять минут пять безголовых женских фигур во всем блеске показывали накинутые на них плащи и манто, а девушка, одевавшая их, стояла рядом так же неподвижно, как и они, с распечатанным письмом в руке.
— В чем дело? — спросила миловидная девушка с вздернутым носиком, которая смеялась чаще, чем Вин в эти дни. — Вы выглядите так, точно потеряли своего последнего друга.
— Боюсь, что это так, — ответила Винифред странным, почти неслышным голосом, заставившим Дэзи Томпсон широко раскрыть глаза.
— Неужто? Как жаль! Надеюсь, это не ваш воздыхатель?..
Вин не ответила, не расслышав ее. Сэди, Сэди! Милая, маленькая сардинка!
«Прощайте, дорогая!» — перечитала она письмо. — Я не могла сказать это вам прямо. Только вчера узнала я это наверняка. Это — чахотка и меня не станут держать здесь из-за боязни, чтобы я не заразила других. Может, так и нужно, только это — тяжелый удар для меня. Не потому, что я очень хотела жить. Я совсем не хочу жить, потому что тот, кого я люблю, любит другую. Она гораздо лучше меня и достойна его, так что все в порядке, только это тяжело, и я буду даже рада совсем исчезнуть. Не пугайтесь, я не стану делать глупостей, в роде тех, какие изображаются в кино. Не стану. Я ведь, не трусиха. Но я съеду с квартиры по той же причине, почему покидаю «Руки». Ведь, я могу причинить беспокойство и неудобства другим. Как хорошо, что мы вовремя встретились. Я слышала о месте, где бесплатно принимают чахоточных, и постараюсь попасть туда.
Это в деревне, но я не скажу вам, где, дорогая, потому что иначе вы захотите повидать меня, а я этого не смогу выдержать в том состоянии, в каком нахожусь сейчас. Но от этого я вас люблю не меньше. Прощайте. Ваша любящая Сэди».
Вин была совершенно ошеломлена. В последнее время она редко виделась с своей приятельницей. Ни та, ни другая не имели свободного времени, да и жара высосала из них всю энергию. Ей следовало догадаться по худобе Сэди, что она больна. Ей следовало бы сделать много такого, чего она не сделала! А теперь уже слишком поздно!
Но нет, не должно быть слишком поздно! Она разузнает, где находится Сэди. Это будет нетрудно, ибо приговор, удаливший Сэди из «Рук», должен был произнести молодой доктор, осматривавший служащих. Он приходил в определенные часы в приемный покой, который Вин видела в первый день своего появления в предприятии Питера Рольса. Один из его приемов приходился как раз на время перед открытием магазина. Может быть, он еще не ушел.
Заведующий, наблюдающий за отделением накидок, был одним из самых строгих, но отличался готовностью итти навстречу тем из служащих, какие обладали «искоркой». Чайльд обладала «искоркой», и хотя через несколько минут должна была хлынуть публика (то был день распродажи), он разрешил ей отлучиться.
Доктор еще не ушел, но он ничего не слышал о лечебном учреждении, упоминаемом Сэди, и думал поэтому, что его совсем не существует. Он сказал вчера Сэди Кирк, что ее легкие поражены и что она стала «носительницей заразы». Разумеется, ее должны были рассчитать. Это печально, но ничего тут не сделаешь, это — вещь обычная. Жаль, что мисс Кирк так недолго прослужила у «Рук». Ее страховая премия составит совсем небольшую сумму.
— Неужто вы хотите сказать, что ее выбросили умирать, не дав ей ни копейки? — с трудом выговорила Вин.
— Ну, совсем не умирать, надеюсь, — возразил молодой доктор Марло. — Ее болезнь излечима. Но, боюсь, она получит при увольнении не больше, чем за неделю вперед. Старый Святой Питер ведет свое дело не в целях благотворительности.
И Марло слегка поклонился красивой, но нерассудительной молодой женщине и ушел.
Винифред тоже следовало уходить. Она узнала, что хотела. Но перед нею была загубленная жизнь, — жизнь Сэди Кирк, если не ее собственная, и она не знала, как спасти ее.
Она невольно остановилась у двери, чтобы в тиши и одиночестве обсудить положение. В приемном покое обе узкие койки были не заняты, а сиделка, — нервная женщина с сентиментальными глазами, — кипятила воду на спиртовке. У нее болела голова и она прописала себе порцию чая. Вода начала закипать и, несмотря на боль в висках, она тихонько напевала какой-то романс.
Винифред, погруженная в мысли о Сэди, слышала все же грустный мотив, и все кругом казалось от этого еще печальнее и безнадежнее. Вдруг пение оборвалось… Раздался пронзительный крик, заглушенный громким взрывом.
Навстречу Вин, испуганной взрывом и собиравшейся побежать в комнату сиделки, вошла, шатаясь, сама сиделка, прикрывая руками свое обожженное лицо. Ее волосы и чепец были в огне. По всему белому платью и фартуку бегали голубые огоньки, разлившиеся из разлетевшейся в куски спиртовки.
