— Да, я куплю накидку в подарок моей матери, — сказал Питер. — Я попросил бы вас выбрать что-нибудь для нее. Я как-то описал вам ее, но полагаю, вы это забыли. Она мала ростом и несколько полна, обладает чудесными седыми волосами и розовым цветом лица. Но, мисс Чайльд, мне надо поговорить с вами не о накидках, а о вас самой. Я заручился разрешением, ваше начальство знает, кто я, и потому все в порядке. Я сказал, что вы и моя сестра —друзья. Это ведь правда, не так ли?
— О, да!
— Я думал, что мы тоже были раньше друзьями. И это так и было. Чем больше думал я по этому поводу, тем больше убеждался в этом. Случилось что-то, что заставило вас изменить свое отношение ко мне. Это так поразило меня, что я не знал, что сказать или сделать, что предпринять, чтобы вернуть ваше прежнее отношение. Я дал вам исчезнуть. Я потерял вас. Но теперь я вас уже не потеряю. Вы поймете всю серьезность моих чувств, если я скажу, что ни на один день я не прекращал своих поисков вас с той минуты, когда убедился, что вы не намерены сдержать свое обещание — написать моей сестре…
— Это не было обещание, — проговорила Вин. — Я… я совсем не предполагала писать ей.
— Я так и думал!
— Зачем мне было писать? Со стороны мисс Рольс было очень любезно предложить мне написать ей, если мне понадобится помощь. Но в помощи я не нуждалась. Я хотела только, чтобы меня предоставили самой себе.
— Я вижу, мисс Чайльд, вы хотите дать мне этим понять, что находите, что я не имею никакого права навязываться вам после того, как вы так недвусмысленно показали мне, что считаете меня волокитой, — спокойно сказал Питер. — Но я — не волокита. Я сумею доказать вам это. Я для этого и явился сюда, хотя имею в виду еще и другое…
— Что еще? — прервала его в испуге Винифред, подумав, что лучше будет во время остановить его.
— Я хотел бы, чтобы вы повидались с моей матерью и согласились, чтобы она помогла вам получить работу более… более соответствующую вашим способностям, чем эта.
Винифред громко рассмеялась.
— Вы такого плохого мнения о магазине вашего отца?
— Он недостаточно хорош для вас.
Она покраснела, все накопившееся у нее, возмущение против «Рук» проявилось в этом гневном румянце.
— Вы говорите так потому, что я имела великую честь быть знакомой с вами… и с вашей сестрой. Для всех остальных, служащих здесь, которых вы не знаете, и не хотите знать, вы считаете его достаточно хорошим, слишком хорошим, пожалуй, даже великолепным! Он кажется таким, не правда ли? И любой из служащих вашего отца так счастлив… так рад зарабатывать у вас свой кусок хлеба. Это все черви… что значат они для богатых людей вроде вас, м-р Рольс, исключая, быть может, тех случаев, когда дело касается красивой девушки… или такой, с которой вы были раньше знакомы, и о которой вы вспомните, что она тоже обладала индивидуальностью. Вы должны чувствовать, что я плохо отвечаю на ваше внимание. Вы, может быть, хотите быть полезным… я имею в виду предложение относительно вашей матери. Но проявляйте свое внимание к тем, кто нуждается в нем. Я не нуждаюсь. Я читала ваше имя в газетах… интервью… о том, что вы собираетесь делать для «бедных». Это в ваших кругах своего рода забава, не правда ли? Но надо начинать со своего собственного дома. Вы можете сделать гораздо больше, знакомясь с положением вещей и устраняя злоупотребления в магазине вашего отца…
Он смотрел на нее своим прямым, спокойным взглядом. Он был удивлен, пожалуй, но не рассержен. И она не знала, радоваться ей или печалиться, что она не смогла вывести его из себя.
В молчании они посматривали друг на друга; его лицо было серьезно и сосредоточено, ее — залито румянцем и говорило о раскаянии.
— Простите меня, — выдохнула она из себя. — Я не должна была говорить всего этого. Это было жестоко.
— Но это правда? Вы считаете это правдой?
— Да.
— Вы работаете в магазине моего отца целые месяцы и говорите, что я мог бы сделать больше добра здесь, устраняя злоупотребления, чем в каком бы то ни было другом месте… Это звучит очень серьезно.
— Это и серьезно, независимо от того, следовало мне говорить, или нет.
— Ну, я говорю вам, что вы должны были сказать это. Это было мужественно с вашей стороны. Такой я всегда представлял себе вас, мисс Чайльд, — мужественной, что бы ни случилось… И смеющейся.
— Теперь я уже не смеюсь.
— Конечно, вы не смеетесь по поводу неприятностей и невзгод других людей. Но продолжаете смеяться по поводу своих собственных.
— О них я не думаю. Сегодня меньше, чем когда бы то ни было!
Он старался понять, что она хочет сказать этими словами. У него сразу мелькнула мысль о вчерашнем вечере и обо всем, что произошло. Он готов был целовать край ее черного платья, видя ее здесь невредимой и достаточно бодрой духом, чтобы упрекать его за его грехи. Он решил спокойно обсудить с ней имеющиеся жалобы.
— Я хотел бы услышать от вас о конкретных злоупотреблениях, какие вы считаете нужным устранить, — сказал он. — Я знаю, такой человек, как вы, не станет говорить вообще, вы имеете в виду нечто определенное.
— Да, конечно.
— Так расскажите мне.
— Вы ведь пришли купить накидку для вашей матери.
— Я пришел сюда совсем не для того, и вы это отлично знаете. Я пришел ради вас. Но вы воздвигли между нами стену, чтобы держать меня подальше. Когда вы облегчите свое сердце от некоторых из этих жалоб, которые возмущают его… против меня, вы, может быть, подпустите меня поближе. Вы, может быть, снова позволите мне быть вашим другом, если я смогу заслужить этого.
— Я совсем не хочу говорить или думать о нас самих! — вспыхнула она.
— Я и не предлагаю этого. Все это… и накидка для моей матери… может подождать. Если вы не хотите быть моим другом, вы все же можете указать мне, как помочь вашим друзьям.
— Ах, если бы вы сделали это! — вскричала Вин.
— Я сделаю это, дайте мне для этого возможность.
Вин стала собирать свои мысли, как сосредоточивает свои силы армия, поспешно готовящаяся к бою в темноте.
— Я ничего не знаю относительно других нью-йоркских универсальных магазинов, кроме того, что мельком слышала о них. Некоторые девушки, с которыми мне приходилось здесь встречаться, служили раньше в других фирмах. И они говорят, что предприятие вашего отца одно из самых худших. Я должна была сказать вам это. Нет смысла умалчивать об этом, иначе вы не поймете, что я чувствую. Здесь сплошь одни злоупотребления. «Руки» не нарушают закона — это все. Что касается рабочего времени, то мы закрываемся в установленное время, но продавцы и продавщицы задерживаются поздно, часто очень поздно, чтобы привести все в порядок. Правда, не каждый вечер остаются одни и те же служащие, но каждому приходится дежурить по несколько раз в неделю. Для нас устроены сидения, но мы не должны пользоваться ими. Это означало бы, что мы ленивы или что торговля идет плохо. Мы «ссужаем» управлению в дни большой торговли половину времени, предоставленного нам на обед, — и никогда не получаем возмещения его: Сами обеды, отпускаемые в ресторане… ужасном ресторане… кажутся дешевыми, но они должны были бы быть еще дешевле, потому что они почти несъедобны. Те из нас, кто не в состоянии уходить обедать в другое место, наживают малокровие, катары и аппендицит. Я знаю ряд случаев. Почти никто из нас не может удовлетворительно питаться на получаемую нами плату… Но никто здесь не интересуется тем, как мы живем вне рабочих часов, лишь бы только мы были «проворны» и выглядели красиво. Но когда мы не можем быть проворны, потому что больны, например, и не можем уже выглядеть красивыми, потому что постарели и слишком истощены и переутомлены, — ну, что же, тогда мы должны убираться на все четыре стороны… Жалкие изношенные машины, годные только для маленькой лавчонки, но не для универсального магазина! Даже здесь, в отделении накидок, где мы получаем комиссионные, слабые из нас оказываются забитыми… Мы должны рвать, как волки, чтобы скопить что-нибудь на черный день. Но стоит девушке или мужчине шпионить за другими — это даст хороший заработок. Немногие поддаются искушению. Они должны все более и более опускаться, я думаю! Бывает еще и другое, что доводит некоторых из нас — женщин — до отчаяния. Но я не могу говорить вам об этом. Вы должны сами увидеть, в чем дело, если вы действительно интересуетесь.
