– Danke. – Блондинка поворачивается к Гарольду, с уверенностью собственницы запускает руку в его волосы на затылке, целует прямо в губы, – о ужас! – заботливо вытирает с них фиалковую помаду и, виляя бедрами – на мой взгляд, чересчур вызывающе, – идет к выходу.
Портье и Гарольд провожают ее долгими взглядами. На лице моего бойфренда, – или уже не моего? – по которому, как мне казалось, я, как по книге, умела читать малейшие оттенки его настроения, что-то новое, незнакомое. И некоторое замешательство.
Что его смущает? Помнит ли он в эти минуты обо мне? Чувствует ли, что я сижу буквально в нескольких шагах и впиваюсь в него взглядом? Очевидно, не чувствует. Какой кошмар!
Понимаете, я была уверена, что даже наше сознание, не говоря уже о душах, взаимосвязано. Не раз пыталась доказать Кэт, что, случись со мной какая-нибудь беда на другом конце света, Гарольд непременно догадается, почует нутром и примчится. Оказывается, я жестоко ошибалась.
Все мое существо вдруг захлестывает волна протеста. Нет! – кричит каждая клеточка. Нет! Нет! – разносится по голове многоголосым эхом. Что-то здесь не так. Произошел некий сбой, только и всего. Не сегодня завтра Гарольд очнется от легкого умопомешательства и все потечет по-старому.
Меня охватывает ослепляющее желание подскочить к нему теперь же и угрозами, мольбами, слезами – как угодно – добиться его раскаяния, сожаления о сотворенном грехе и отречения от кривляки немки. Но я сижу, будто окаменелая, и жду, что последует дальше.
Гарольд смотрит на отъезжающее такси, обменивается взглядом с портье, еле заметно пожимает плечами, будто безмолвно говоря: так уж вышло, приятель, я не властен над этой бурей чувств, и идет назад к лифту.
Я лишь теперь замечаю, что на нем отнюдь не деловой костюм, а джинсы и рубашка и что в руках у него нет ни портфеля, ни папок. Мой милый и не думает о делах, во что практически невозможно поверить. Когда он входит в кабинку лифта и за ним бесшумно сдвигаются дверцы, на меня с беспощадной неумолимостью наваливается вся тяжесть случившегося. Чувствую, что, если сейчас же не расхохочусь, во мне лопнет натянувшаяся до отказа струна и сердце остановится. Тогда – прощай, жизнь! Запрокидываю голову, совсем как подружка Гарольда, и разражаюсь безудержным смехом.
Портье, судя по всему, пугается до смерти. Когда я успокаиваюсь и встаю с диванчика, бедняга смотрит на меня так, словно я на его глазах из обычной земной женщины превратилась в одноглазую инопланетянку.
Поднимаю руку, показывая, что волноваться нет причин.
– Все в порядке.
– Вы уверены? – Этот парень говорит по-английски, судя по произношению и легкости, с какой он задал вопрос, весьма и весьма неплохо. Недаром гостиница столь шикарна. Наверняка тут все на высшем уровне.
– Уверена, – отвечаю я, направляясь к выходу.
Служащий отеля смотрит на меня в ожидании пояснений.
– Я… гм… понимаете, я только теперь заметила, что держала газету вверх ногами. – Господи, что я несу? После того как сменился ночной портье, я сидела на чертовом диване не меньше получаса. Представляете, что можно подумать о человеке, который целых тридцать минут читает газету, не замечая, что слова перевернуты вверх тормашками?
Портье смотрит на меня круглыми глазами и некоторое время не знает, что отвечать. Потом оторопело потирает лоб и с подозрительной любезностью, наверное приняв меня за чокнутую, спрашивает:
– Может, я могу вам чем-нибудь помочь?
– Хотите вызвать бригаду из психбольницы? – с наигранно дружелюбной улыбкой спрашиваю я. – Нет, спасибо. Туда я всегда успею. Tschuess[1]!
Выхожу на улицу и ощущаю себя беспомощным младенцем, который ни думать, ни ходить, ни объяснить, что ему нужно, еще не умеет. Неподвижно стою перед парадным входом до тех пор, пока к нему не подъезжает такси и не начинает ворчать швейцар:
– Мисс, вы или посторонитесь, или возвращайтесь в гостиницу, или… – «Проваливайте» не прибавляет, лишь вскидывает руки. – Мешаете ведь. Вон, люди приехали. – Спешит к такси и открывает дверцу переднего пассажирского сиденья.
Наблюдаю, как из машины выходит самодовольный толстяк – судя по уверенно-властной манере держаться, богач, – как швейцар, мечтающий о приличных чаевых, сгибается перед ним в полупоклоне и бормочет какие-то любезности, и медленно двигаюсь вперед. Приближаюсь к такси, когда постоялец и швейцар, пройдя мимо, уже входят в отель.
– Вы свободны? – спрашиваю у круглолицего водителя.
Тот, считая деньги, наверное полученные от толстяка чаевые, кивает. Сажусь и называю адрес своей гостиницы.
Теперь, когда город залит солнечным светом и оживает, вступая в новый день, можно было рассматривать все вокруг с раскрытым ртом. Но я ничего не замечаю. Если бы таксисту вздумалось катать меня целый день по одному и тому же маршруту, я, наверное, ни капли не удивилась бы – даже не увидела бы, что картинки за окном почти не меняются.
Что я чувствую? Попробую объяснить. Такое ощущение, будто я скользила по полноводной реке на легкой надежной лодочке и вдруг эту лодку из-под меня выдернули, а плавать я не умею и беспомощно барахтаюсь, зная, что вот-вот утону. Перед глазами проносится вереница туманных воспоминаний. Вот мы с Гарольдом протягиваем друг другу руки, знакомясь, и пожимаем их чуть дольше, чем принято; взгляды слились в один, любви еще нет, но есть смутное предчувствие. Вот он спустя время, страшно волнуясь, расхрабрился и предлагает мне переселиться к нему. Вот я привожу его в дом родителей и каждый раз, когда мама обращается к нему с вопросом, а отец останавливает на нем свой испытующий взгляд, я опускаю руку под стол и глажу колено Гарольда, чтобы ему было спокойнее, а он в знак благодарности легонько пожимает мои пальцы…
– Приехали, мисс, – говорит водитель, и я, очнувшись от раздумий, замечаю, что такси уже стоит напротив моей, куда более скромной гостиницы.
Работа у меня, можно сказать, вкусная. Я занимаюсь продвижением товара на внутреннем и внешнем рынках, а производит наша фабрика кондитерские изделия, главным образом, разного рода конфеты. До того как поступить на теперь почти родное предприятие, я понятия не имела, что у конфет есть собственный многогранный мир и что бывают люди, настроение которых напрямую зависит от наличия или отсутствия обожаемых марципанов, пралине или трюфелей.
Заказчиков из Берлина я начала искать еще в мае, когда наткнулась на проклятые Гарольдовы билеты, и полмесяца спустя разыскала координаты фирмы «Гроссхандель», которой отправила по электронной почте наши рекламные материалы и предложение сотрудничать. Ответа не было до недавних пор, и вот буквально за день я умудрилась устроить встречу с начальником их отдела закупок, заявив, что я буду в Берлине по другому делу и могла бы заодно заехать к ним. И убедила собственного босса отправить меня в командировку на следующий же день, сказав, будто в данном случае следует действовать без промедлений и будто выкроить время для встречи со мной представители «Гроссхандель» могут лишь сейчас. Началось все с удач, потому я и явилась в Берлин столь уверенная в том, что верну себе покой и стабильность. Чутье меня безжалостно обмануло.
