потребность настоящего мужчины дано укротить и растворить в себе исключительно женщине!
И потому закономерно наступает срок, когда на сынов Адама неотвратимо накатывает «девятый вал» страсти! По нарастающей обрушивается на них чудовищная и ужасная в своей всеподавляющей прелести сила женского обаяния! И ломает она всякого самца столь неизбежно, стремительно и мощно, так дурманит его сознание, так застилает ему глаза, уши и прочие органы чувств, что бедолага закономерно сходит с ума и начинает воспринимать действительность только через облик любимой. И при этом для свихнувшегося счастливчика-горемыки все неисчислимые дамские «фишки» приобретают вид настолько гипертрофированных, абсолютных, совершенных и ни с чем несравнимых достоинств, что самому Господу приходится временно потесниться на своём безгрешном олимпийском пьедестале, уступая место Мадонне!
Что до крайне редких недостатков прекрасных особ, то в особую мужскую пору они представляются такими ничтожными, незначительными, микроскопическими, малюсенькими, пустяковыми и приятно-возбуждающими, что уже и над ними впадающий в экстаз сильный пол готов сюсюкать, проливать слюни умиления и по-младенчески лепетать невообразимые восторженные комплименты…
Правда потом, лет так через «…дцать», цунами чувственных и трепетных желаний, ниспосланных Эросом, так же закономерно схлынет. И «отлив» отчётливо обнажит перед обомлевшим и слегка одряхлевшим джентльменом такие «рифы» в натуре его ещё недавно обожаемой половинки, ранее закамуфлированные и заретушированные страстью, что ему останется лишь остолбенело выронить нижнюю вставную челюсть и растерянно развести руками: «Ну, вот…и приплыли!»
Однако подобные пугающие апокалиптические разочарования наступят позже. И, согласитесь, предвидеть их неискушённому юноше было бы весьма и весьма странно. Равно как и то, что прежде ему суждено пережить сладкую участь «самоубийцы-утопленника» в безбрежном океане любви.
Вот почему сейчас Кондрашов чирикал беззаботным воробышком, выводя рулады про атомное чувство. Его, пусть и невеликий, жизненный опыт нашёптывал, что Нина Самохина звонила ему не скуки ради. И не от отсутствия выбора провожатых. Уж у неё-то альтернатива имелась.
Пригладив непокорный вихор, Юрий накинул в прихожей курточку, крикнул оттуда: «Ма-ам, я ушёл!» – и выскочил на улицу. К дому Самохиных он добирался кружным путём: чтобы его тайну не раскрыла ни Лидия Николаевна, ни замараевские обыватели.
4
Пять минут спустя он пробрался к самохинской новостройке – солидному двухэтажному коттеджу, по респектабельности мало уступавшему директорскому особняку. Вот так вот Самохины отстроились нынче! А ещё в прошлом году они жили в деревянном доме, располагавшемся по соседству с усадьбой Кондрашовых.
Нина Самохина помимо того, что обладала броской внешностью, слыла в селе и наиболее богатой претенденткой на выданье. Магазин, в котором она торговала, замараевцы по старой памяти продолжали именовать «сельповским», хотя в действительности его удачно «прихватизировал» Самохин. Помимо этого глава самохинского семейства также завёл солидную торговую лавку на окраине Ильска. Обособляясь от совхоза, Казимир Анатольевич выбил солидный земельный надел, где теперь держал пасеку на сотню ульев. То есть, многое говорило за то, что единственная наследница хваткого предпринимателя Самохина в девках-вековухах не засидится.
Домину Самохиных окружал надёжный сплошной заплот двухметровой высоты, а помимо того её стерёг здоровенный чёрный кобель-волкодав. Не успел Юрий приблизиться к забору, а пёс уже глухо, злобно и не без опаски заворчал, почуяв кровного чужака (к тому у волкодава были резоны – о чём рассказ впереди). Когда же пришелец звонко свистнул, сигнализируя Нине о прибытии, собака захлебнулась в низком хрипящем лае.
В ответ хлопнуло окно коттеджа, в проёме которого появилась «заноза сердешная». Она приветственно помахала рукой и, изобразив на пальцах ходули, показала кавалеру, чтобы тот проходил внутрь по аллейке, до которой не достаёт злобный цепной цербер. Юноша не менее выразительными жестами дал понять, что подождёт её на улице – в укромном закоулке и в полумраке сгущавшихся сумерек. «Иду-у. Уже иду, – прерывая немой диалог, крикнула Нина, лакируя маникюрной кисточкой ногти. – Мизинчик остался». И захлопнула окно.
«Мизинчик остался», – вздохнул деревенский кавалер, сведущий в женской психологии исключительно на теоретическом уровне. – Наверное, один мизинчик составляет эквивалент одного мужского перекура? А если человек принципиально не курит, то как ему быть?» И он вынужденно настроился на пятиминутную выдержку.
Но миновало не менее томительной четверти часа, прежде чем Самохина показалась из-за массивных ворот. Изнемогающий от нетерпения Кондрашов вознамерился было, как бы мимоходом и шутя, отчитать её, да поперхнулся заготовленной язвительной тирадой про «мизинчик». И не мудрено, что он впал в оторопь: к уральским просторам, как-никак, приближалась зима, пусть и изрядно смягчённая интенсивной оттепелью, а Нина вырядилась сообразно топ-модели, собравшейся фланировать на подмостках Парижа.
О, женщины!… Нет никаких сомнений в том, что вы внешне ослепительно хороши лишь постольку, поскольку изначально чудесен ваш внутренний мир. И следуя зову этого мира, в вас неистребима, неиссякаема и вечно жива нацеленность на изменение под стать себе всей остальной брутальной вселенной по законам красоты. В том числе и по перевоспитанию тех неуклюжих и косноязычных, неотёсанных и грубых недотёп, что были ниспосланы вам свыше с библейских времён в качестве спутников жизни и в порядке испытания вашего долготерпения.
Допустимо в порядке фантазии предположить, что и без вашего облагораживающего влияния эти гориллоподобные существа, во избежание членовредительства вследствие обрывов, зацепов и обморожений, с течением времени самостоятельно доросли бы до понимания необходимости пользования повязками стыдливости и иной одеждой. Тогда они нацепили бы козлиные шкуры, обрядились в куль-рогожу, и на этом всемирно-исторический процесс развития моды у них был бы завершён.
Не исключено, что и без вашего участия самоуверенные недоумки с козлинообразными фейсами, не без апломба обозвавшие себя мужчинами, когда-нибудь и освободились бы от скотской щетины на собственных мордасах, обретая мало-мальски гуманизированный облик, но…Но произошла бы сия маловероятная метаморфоза, по наиболее оптимистичным прогнозам, как итог непрекращающихся пьяных стычек, дебошей и войн, в ходе которых они, завывая и вереща, словно мартовские коты, злобно таскали бы друг друга за усы и бороды.
Осмелимся также абстрактно предположить, что и лишённые стимулирующего воздействия прекрасной половины человечества, эти дурнопахнущие самцы (творческая ошибка Создателя) через толщу и толщу тысячелетий поднялись бы до той степени совершенства, что при переходе из зимнего сезона в летний, начали бы менять резину…(тьфу ты!) носки, стоящие у порога. И, возможно (хотя слабо в это верится), стали бы использовать средства личной гигиены, непременно изготовленные (научи дурака Богу молиться – он и лоб расшибёт) на основе выжимки из самогона, сала, лука, редьки, чеснока, хрена и иной родственной им гадости.
Зато!… Зато, и теперь уж, вне всякого сомнения, в их всемирном стаде функционировали бы и без вашего вмешательства, милые дамы, три доведённые до совершенства монополии (как минимум и как максимум): винно-водочная, табачная и автомобильная. И (чем чёрт не шутит!?), если бы даже такое убогое и ущербное сообщество не сгинуло бы и не провалилось
