– Евгения, меня совершенно не угнетает твоя история. Мне… дорого, что ты рассказываешь о таких вещах, – Яна так волновалась под испытывающим взглядом сидящей рядом девушки, что с трудом подбирала слова. – Вот только в такие моменты я жалею, что не курю, – добавила она хриплым голосом.
Евгения снова внимательно посмотрела на нее, а потом сказала:
– А знаешь что, пошли-ка в дом! Во-первых, становится прохладно. А во-вторых, думаю, мы неплохо проведем время в кальянной.
– А ты, значит, куришь кальян? – спросила Яна, с готовностью поднимаясь со своего места.
– Очень редко, – Евгения перебросила конец пледа через плечо и тоже поднялась, – ведь это хорошо делать в компании.
Они молча вернулись в дом. По дороге Яна пыталась наложить то, что она только что услышала, на изученную ею за несколько последних месяцев личность босса, но пока не могла это сделать: картинки упорно не хотели совмещаться в ее сознании, как это иногда бывает у людей с астигматизмом. Пока ей казалось, что Евгения рассказывает о совершенно другом человеке, возможно, и близком ей, но абсолютно незнакомом Яне. И еще эта фраза о первом удачном проекте родителей… Бесспорно, Евгения любила свою сестру, ее лицо даже светлело, когда она о ней говорила, но все же каково это – чувствовать себя всегда на втором или даже на третьем – после работы и сестры – месте в сердце родителей? Оказаться настолько всеми брошенной и впасть в такое отчаяние, чтобы начать прогуливать школу и заводить опасные знакомства, чтобы только привлечь к себе их внимание?
Яна почувствовала, что злится на родителей Евгении, которых она даже не знала. Трудно жить рядом с ангелом, не имея пары крыльев, ведь ты всегда проиграешь в сравнении, даже если лучше пробежишь стометровку или получишь в школе высокий балл. Да и на Светлану она уже за что-то сердилась: то ли потому, что из-за нее Евгении приходилось обрывать крылья стрекозам, то ли из-за того, что Яна почувствовала после рассказа, как важны для ее босса в человеке внутренняя доброта и тепло, и ощутила, как далека она от описанного идеала. «Ей нравится, как я работаю, и этого вполне достаточно… в том числе, как выяснилось, и для того, чтобы узнать подробности ее тяжелого детства», – девушка решила остановиться пока на этой мысли.
Кальянная оказалась на минус третьем этаже, как и библиотека. Это была средних размеров комната с низкими диванами и подушками, оформленная в голубых и синих тонах. В глубокой нише, расположенной в одной из стен, стояло несколько кальянов; Евгения выбрала средний по высоте и поставила его на невысокий столик у дивана. Светильники располагались снизу, что делало освещение приглушенным, а комнату – очень уютной.
– Я не смогу часто затягиваться, а ты? Это я к тому, что может, нам одного на двоих хватит? Иначе уголь может погаснуть.
– Конечно, думаю, нам и одного будет за глаза. Как, впрочем, и одной насадки.
Яна удобно устроилась на одном из диванов, а босс откуда-то достала древесный уголь, табак, щипцы, быстро раскурила кальян и присела рядом.
– Здесь уютно, мне нравится, – сказала Яна, выпуская струйку сладковатого яблочного дыма.
– Не была в этой комнате месяца три.
– Может быть, тогда мне стоит приходить к тебе в гости почаще?
– Может быть.
Евгения улыбнулась, но от Яны не укрылось, что она нервничает.
– Ты долго была в этой закрытой школе? – спросила девушка.
– Два года. В целом, там было неплохо, появились и друзья, и новые интересы, например, экстремальное вождение… И очень помогали частые приезды Светланы. Она всегда старалась знакомиться с моими друзьями и потом очень точно говорила мне, кому из них можно доверять, а кому не стоит. Но никогда не навязывала своего мнения. А потом я уехала учиться в Гренобль. Наука меня не привлекала, и родители согласились, что бизнес-школа – это то место, где сможет учиться каждый человек средних способностей.
Евгения сильно затянулась, так, что в сине-прозрачной колбе громко забулькала жидкость, потом продолжила.
– Я сдала последний экзамен и позвонила домой, чтобы сказать, когда приеду в Париж: родители к тому времени стали жить и работать под Парижем. Но отец отвечал так странно, что мне сразу стало понятно: что-то случилось. При этом он отмалчивался на все мои уточняющие вопросы. Я звонила матери, Светлане, но они не отвечали. Я прибыла в дом родителей в состоянии, близком к панике, и обнаружила, что дома никого нет. У меня не было ключей, телефоны молчали, а соседи мне сказали, что не видели родителей уже два дня, и я ждала почти до вечера их возвращения, не решаясь отойти от порога и медленно сходя с ума. И они, наконец, появились – такими расстроенными, какими я их раньше никогда не видела, а по лицу отца было видно, что он плакал.
– Что же случилось? Что-то со Светланой? – спросила Яна, потому что Евгения неожиданно надолго замолчала, полностью погрузившись в процесс курения.
– Да, – неохотно отозвалась она и положила кальянную трубку на стол. – Эта проклятая болезнь… Она поздно диагностируется и очень быстро развивается, особенно у молодых. Светлана умирала от острой лейкемии в самой красивой и дорогой клинике Парижа. И наш отец плакал, потому что наука, которой все они посвятили жизнь, была не в силах ей помочь.
Евгения закрыла лицо руками. Яна подождала какое-то время, но, поскольку ничего не изменилось, осторожно придвинулась ближе и, лишь секунду посомневавшись, обняла ее. Евгения переместила руки на плечи помощника и уткнулась в ее плечо. Яна, высвободив одну руку, успокаивающе гладила девушку по длинным волосам, и они достаточно долго оставались в таком положении, пока Евгения, наконец, осторожно не отстранилась.
– Прошло больше пяти лет, но есть боль, которая не утихает… Ты знаешь, о чем я говорю, – смущенно сказала она.
– Да, – тут же отозвалась Яна.
– Мы были всегда очень близки с сестрой, и это оказалось невыносимо – приходить к ней в клинику и осознавать, что она все понимает. И еще видеть, как из мира так рано, так несправедливо рано уходит прекрасный человек… и к тому же единственный, который тебя любил.
Босс помолчала, и, хотя на ее глазах по-прежнему не было видно слез, они заблестели странным зеленоватым огнем. Евгения продолжала свой грустный рассказ:
– К счастью, она мучилась совсем недолго. До последней минуты она старалась укрепить наши с родителями отношения, сгладить углы, как и всегда до этого. И мы все очень старались, не столько для себя, сколько для нее, лишь бы показать ей, что хорошо ладим. Но едва мы вернулись с кладбища, мать посмотрела на меня и сказала вслух то, что я читала на ее лице каждый день в последние два месяца: «Почему не ты?»
