— Она хочет тебя видеть, — резко произнес он.
— А что говорит он?
— Ничего. Он умер пять лет назад.
Лиз вздрогнула.
— Почему мне не сообщили?
— Он не хотел.
— А-а.
Конечно, не хотел. Лиз перестала для него существовать в день своего отъезда.
Она должна задать Иакову тысячи вопросов, но в душе хозяйки картинной галереи боролись страх, сострадание, гнев и чувство вины.
Когда-то Лиз очень его любила, однако необщительный человек на другом конце провода был ей совершенно незнаком. Можно ли ему доверять? По голосу ничего не определишь. Никаких эмоций. Голос абсолютно монотонный.
— Ты приедешь? — спросил Иаков.
Чутье подсказывало ответить «нет». Книга ранней юности давно закрыта, и у Лиз ни разу не возникало желания снова взглянуть на ее страницы.
— Она умирает, — нарушил затянувшуюся паузу Иаков.
Все сомнения исчезли. Нет, это не шантаж.
— Я прилечу завтра утром.
От Феникса до Лос-Анджелеса триста семьдесят миль, самолеты летают каждый час, и хотя Лиз много путешествовала по Штатам, в родном городе не была уже двадцать пять лет.
И вот она едет из похожего на розовую конфету отеля в Западный Голливуд. Все здесь за прошедшие годы изменилось до неузнаваемости.
Горчичного цвета дымка затянула окрестные холмы и стеклянные призмы небоскребов.
Горделивые некогда пальмы по инерции тянулись к негостеприимному небу, грустно опустив длинные коричневатые листья. На улицах много людей и машин.
Чем дальше ехал по Голливудскому бульвару лимузин, тем грязнее становился тротуар и менее ухоженными — переходы. Знаменитая Аллея Звезд превратилась в жалкий притон, где озадаченные туристы все время натыкались на молодых хамов, беглых уголовников, сводников и проституток.
«Не стоило жалеть о цене, которую пришлось заплатить за годы труда», — подумала Лиз. Она нашла более свободный и широкий мир, а найдя его, создала мисс Лиз Кент.
Шофер свернул и попал в лабиринт узких улочек между бульварами Сансет и Санта-Моника. Тут Лиз начала узнавать знакомые места. Вот парк, поросший пожухлой травой, где она любила играть. Кошерная мясная лавка, книжный магазин, где торговали исключительно еврейской литературой. Это был Голливуд, неведомый туристам, одно из многих этнических гетто.
На углу стояли бородатые мужчины в глухой черной одежде, похожие на стаю ворон. Лиз отвернулась.
— Вы приехали, мисс Кент, — доложил шофер.
За четверть века дом ничуть не изменился. Он был построен в двадцатые годы и лучшие свои времена пережил задолго до рождения Лиз.
— Я вернусь через несколько часов, ждите.
Она поднялась по ступенькам, и в нос сразу ударил запах дешевой еды и дезинфекции, которой пытались заглушить дух плесени и гниения. Красивый когда-то пол растрескался, а те места, откуда вылетела плитка, просто залили цементом. Холл был выкрашен в зеленый цвет, на стенах пестрели многочисленные надписи. Нынешние жильцы отдавали предпочтение нецензурным словам.
Идя по длинному коридору, Лиз встретила одетую в черное женщину, закутанную в платок. Та осуждающе взглянула на ее красивый наряд и прошла мимо.
«Добро пожаловать домой», — подумала Лиз. Взгляд женщины снова пробудил в ней дух протеста, который она испытывала, живя здесь. Бегство отсюда было неизбежно, как смерть или налоги.
Квартира 8-А находилась в конце плохо освещенного коридора. Лиз посмотрела на медузу, талисман, охраняющий дом от зла, и уверенно постучала.
Дверь открыл Иаков. Это был мужчина с утомленным бледным лицом, в поношенном черном костюме. На голове — неизменная федора, из-под пиджака свисает молитвенная накидка. Увидев, кто пришел, он на секунду лишился дара речи. Несмотря на густую бороду и пейсы, обязательные для хасида, сразу бросилось в глаза его сходство с сестрой.
Иаков протянул ей руку.
— Я не был уверен, что ты приедешь. Входи.
— Я же сказала, что прилечу первым рейсом, — ответила Лиз, раздосадованная грубым приемом.
— Ах да, помню, ты всегда держала свое слово. Помню, что маленькой девочкой ты была очень упрямой, всегда говорила, что думала, а думала, что говорила. Кажется, твоя привычка сохранилась. Такая уж сестричка Рахиль, — Иаков улыбнулся.
— Твоей сестрички Рахиль больше не существует. Меня зовут Лиз. Лиз Кент.
— Конечно, конечно. — Он облизнул пересохшие губы. — Прости меня… Лиз.
Годы не пощадили брата. Сейчас ему тридцать семь, он на три года моложе ее, а выглядит лет на десять старше.
— Я сильно полысел, читаю в очках, — ответил Иаков, словно прочитав ее мысли. — А ты… ты — красавица.
Лиз решила не давать волю слезам, хотя они уже были готовы хлынуть из глаз.
— У меня нет рецепта вечной молодости. И вообще я чувствую себя, как блудный сын.
— К тому же восставший из мертвых, — усмехнулся брат. — Не каждый день видишь привидения. Ведь отец прочел по тебе каддиш[27].
Лиз кивнула.
— Он грозился это сделать, когда я уезжала.
Она не забыла проклятия отца, хотя с их ссоры, погнавшей Лиз из родного дома, прошло двадцать пять лет.
— Ты — хасидка, а хасидским женщинам не положено иметь образование, — холодно сказал тогда Мойше Кенторович. — Учиться должны только мужчины. Достаточно с нас и того, что ты двенадцать лет ходила в школу, там ты и набралась разных идей.
— Ты прав, именно там я набралась идей, — закричала Лиз. — Бог знает, что в этой квартире уже давно не пахнет никакими идеями! Вы все живете в пятнадцатом веке.
— Богохульница, — вспылил Мойше, — как смеешь ты всуе поминать имя Господа? Завтра же займусь твоей свадьбой. Пусть муж научит тебя уму-разуму.
— Мы живем не в занюханном польском местечке, — она кричала уже во весь голос, — а в Америке двадцатого века. И я не выйду замуж за первого встречного только потому, что так угодно тебе. Черт возьми, отец, я не вещь, которую можно продать на аукционе.
В этот момент в комнату вошла мать, и Лиз умоляюще посмотрела на нее, ища поддержки, но Малка отвела глаза.
— Ты должна исполнить волю отца. Реб Липшиц — очень порядочный человек. Он берет тебя, хотя мы не в состоянии дать приданое.
— Какое отношение имеет Реб Липшиц к моему замужеству?
Отец и мать обменялись понимающим взглядом.
У Лиз было ощущение, словно ее ударили в солнечное сплетение.
— Вы хотите сказать, что уже выбрали для меня мужа и даже не посчитали нужным сказать об этом мне?
— Естественно. — Мойше грубо схватил дочь за руку. — Таков обычай. Отец твоей матери выбрал меня, а я выбрал мужа тебе. Так ведется сотни лет, и кто ты такая, чтобы менять ход вещей?
