«Осторожно, злая собака», — добавляю тише, вспомнив выражение лица «мыше-крысы», готовой съесть меня без предупреждения. Так это она еще не в курсе, что я ее конкурент в борьбе за наследство. Иначе точно бы загрызла.
Не свожу глаз с благородного профиля Адама. Даже морщины его не портят.
Замечаю, как уголок его губ чуть ползет вверх, но тут же возвращается на место.
— Про родственницу тоже ложь? — произносит дед в пустоту, по-прежнему игнорируя меня.
— Нет, чистая правда, — заявляю уверенно и суетливо достаю из папки бумаги. — Вот доказательства, — раскладываю листы веером на столике между нами. — Если верить выдержкам из архива, то я — ваша внучка. Вот, — тычу пальцем в нужные строчки.
Замираю. Жду реакции. Не знаю, сколько проходит времени, пока Адам все же поворачивается ко мне. Каждое движение — как в замедленной съемке. Он делает все так долго, словно у него вся жизнь впереди. И спешить некуда.
— И ты веришь? — приподнимает густые брови.
— Да, — мгновенно отзываюсь, при этом не лгу.
Адам тянется к бокалу с янтарной жидкостью, что стоит тут же на столике, обхватывает подрагивающей рукой и подносит ко рту.
— Эм-м, вы уверены, что вам это можно? — скептически наблюдаю, как он делает глоток.
— Ты такая же нудная, как мой внук, — парирует Адам и пьет дальше. — Твердит все время: то нельзя, это нельзя, — бурчит, отставляя пустой стакан. — Ты только посмотри на меня, — усмехается непривычно тепло. — Мне на том свете уже прогулы ставят. Так что все мне можно, — хохочет и тут же заходится кашлем.
Моргаю испуганно, беспокоясь за деда. Подскакиваю с кресла, но он останавливает меня взмахом руки.
— Я в порядке. Еще потреплю нервишки своим родственничкам, — откашлявшись, выдает хрипло, с сарказмом.
Берет со стола бутылку, опять наполняет стакан. С трудом, расплескивая жидкость на стеклянную поверхность столика.
Собираюсь помочь, но отдергиваю ладонь. Складываю руки на груди. Демонстративно. Не одобряю, что дед себя травит.
— Правильно. Тебе нельзя, — по-своему трактует мои действия. — Молодая слишком. Тебе еще детей рожать. Здоровых, — поучает меня.
— Не, я не пью, — морщусь я.
Алкоголь усыпляет мозг, а еще в нем абсолютно не чувствуются «добавки». Так что в чужих домах и из чужих рук даже пробовать не стану.
— Так что ты говорила о нашем родстве? — с нескрываемым любопытством обращается ко мне дед, а в мутных глазах впервые за все время загораются искры.
— Все сходится. В архивах есть мой отец — Алексей Левицкий, — на имени Адам вздрагивает, словно вспомнив о чем-то. — Вместе с мамой Ольгой они уехали из Польши в Россию еще до нашего с сестрой рождения. Нам было чуть больше года, когда родители погибли в автокатастрофе. Дальше — детдом и… — осекаюсь, потому что рассказы о моей жизни в приемной семье и после — не для дедовых ушей.
— У тебя сестра есть? — цепляется за информацию Адам.
— Да, близняшка. Мы не так давно нашли друг друга, — не вдаюсь в детали.
Замечаю, что в его голове явно складываются части пазла. Но делиться выводами он не спешит.
— Почему она не приехала с тобой?
— Богдана вас знать не хочет, — с моей стороны звучит грубо, но так и есть. — Потому что вы нас бросили. Не забрали из детдома после смерти родителей, — пожимаю плечами. — Все, что у нас осталось, вот…
Снимаю с шеи цепочку, на которой висит католическая ладанка. Касаюсь подушечкой пальца изображения святого. Вспоминаю, как сбегала от приемной семьи, прихватив с собой кулончики. Свой и моей сестры, погибшей, как я думала на тот момент. Когда судьба свела нас, то я вернула Дане ее ладанку.
Пересиливая себя, передаю ценнейший для меня кулон деду Адаму, чтоб он мог рассмотреть вблизи. Тот берет, крутит в руках, читает мое имя на обороте.
Размышляет о чем-то. Будто принимает решение.
— Вас не бросали, — произносит, наконец. — Я не знал о вашем существовании.
В голосе слышится жалость. С трудом сдерживаю злость, которая поднимается из темных глубин моей души: терпеть не могу, когда меня жалеют. Никому не позволяю.
Но не время и не место, чтобы гордость показывать. Терпи, Мика. Для дела надо.
И все же… опускаю голову, пряча эмоции. А сама руки в кулачки сжимаю.
Но вскоре отвлекаюсь от своих переживаний. Потому что у Адама вновь начинается приступ кашля. На этот раз все гораздо серьезнее. Дед складывает руки на груди, сгибается, наклоняясь вперед. Переходит на хрипы.
Пугаюсь по-настоящему. Он ведь не может вот так взять и умереть? Я же только нашла его!
Подлетаю к деду, присаживаюсь на корточки напротив, касаюсь рукой грубой, морщинистой щеки. Адам бледный, не может и слова сказать. Кажется, даже вдох сделать не в состоянии.
Страшно.
Вскакиваю и выбегаю из кабинета. Что есть мочи ору в пустоту холла, и мой голос отражается от стен:
— Эй! Помогите!
Не сразу замечаю, что справа от меня, за распахнутой дверью, находится все та же «мыше-крыса». Что она здесь делает? Подслушивала?
— Деду Адаму плохо! — кричу ей в лицо, но она лишь морщится недовольно.
Словно в замедленной съемке, делает пару шагов и останавливается. Я готова взорваться от возмущения.
— У вас китайский аккумулятор, который быстро садится? — фыркаю зло. — Можете пошевелиться? Там вообще-то… ваш дед… при смерти, — заикаюсь я.
Но она и бровью не ведет. Подзывает горничную, что-то холодно говорит ей, указывает рукой в сторону лестницы, демонстрируя свой идеальный маникюр.
— Да вы издеваетесь! — топаю ногой и решаю заглянуть к деду.
Он все еще кашляет, сидя в кресле и опустив голову. Каждый новый вдох делает с громким хрипом.
Подлетаю ближе.
— Может, я сама могу вам чем-то помочь? — не выдерживаю я.
— Эд, — с трудом, едва различимо произносит Адам. — Наверху, — и вновь задыхается.
— Ага, сейчас позову, — лихорадочно киваю, хотя понятия не имею, о ком он и где искать.
Мчусь обратно в холл, подворачивая ноги на дурацких каблуках. Вижу, что «мыше-крыса» уже у лестницы. Что-то не спешит к "горячо любимому" деду… Вместо этого беседует с высоким, худощавым мужчиной интеллигентной наружности. Она будто инструктирует его, но тот явно недоволен.
— Мне нужен какой-то Эд, — прерываю их «светскую беседу».
— Это я, — отзывается «интеллигент». — Личный доктор пана Адама.
— Так какого черта ты все еще тут… — фыркаю я, игнорируя надменные кривляния «мыше-крысы».
Буквально заталкиваю Эдуарда в кабинет к деду. Остаюсь с ними. Чтобы не сбежал горе-доктор. Нервно заламывая пальцы, наблюдаю, как он распахивает настежь окна, потом наклоняется к Адаму, осматривает его. Раскрывает аптечку, достает ингалятор и подносит к лицу деда.
Через пару минут кашель и хрипы становятся
