О, какая тяжелая и грязная история! И героиней ее оказалась Зара, гордая, неприступная и кажущаяся такой чистой Зара! Тристрам вспомнил гневный взгляд, который она бросила на него только вчера за его ревнивые подозрения. Да и вообще он не мог припомнить ни одного ее слова или движения, которое указывало бы, что она сознает свою вину. Наоборот, Зара всегда вела себя как королева, гордая своей незапятнанной репутацией. Какие, однако, женщины прекрасные актрисы!
Но самым тяжелым для Тристрама было сознание, что, несмотря на все, что он узнал, он, тем не менее, любит ее, любит безумной, всепожирающей любовью, которую, по-видимому, ничто не может погасить. Его любовь встретилась с самым тяжелым испытанием, и он знал теперь: что бы ни сделала Зара, он все равно не сможет любить никого, кроме нее.
И ему вдруг стало ясно, что вся жизнь его погибла. Будущее представлялось ему совершенно беспросветным, ибо теперь он даже не мог возвратиться к Заре, не мог даже жить с ней в одном доме…
Бесконечная печаль охватила его, когда он подумал, как несправедлива к нему судьба: почему он не встретил Зару раньше, до ее встречи с этим графом? Какую она проявила необыкновенную верность! Ведь до последнего мгновения она оставалась верна своему любовнику и не позволяла ему, Тристраму, даже прикоснуться к ней. Какая удивительная сила любви! За такую женщину положительно стоит умереть…
И он больше не увидит ее, разве только один раз, чтобы переговорить о том, как разойтись без скандала.
На Парк-лейн ему теперь незачем ехать. Заре нужно дать время успокоиться, ей будет тяжело и без его присутствия. Лучше всего поехать в Рейтс и там на досуге все обдумать.
Тристрам разыскал бумагу и конверты и написал два письма, одно своей матери, другое Заре. Матери он написал только несколько слов о том, что у него сейчас неприятности и потому ни он, ни Зара не могут приехать к ней попрощаться. Он просил ее никому ничего не говорить, пока он сам ей всего не расскажет, и в конце прибавил, что, возможно, через некоторое время сам приедет к ней в Канны.
Заре он написал следующее:
«Я знаю все. Теперь я все понимаю и хотя очень осуждаю вас за то, что вы меня обманывали, тем не менее глубоко сочувствую вашему горю. Я уезжаю на неделю, так что вы будете избавлены от моего присутствия. Затем прошу вас принять меня в доме вашего дяди, поскольку нам нужно будет переговорить о том, как нам мирно разойтись.
Ваш Танкред».
Он позвонил и приказал вошедшему слуге сейчас же отослать письма. Потом по телефону распорядился, чтобы камердинер привез его вещи и позаботился о том, чтобы письмо, которое принесут для ее светлости, было тотчас же ей передано. Затем он позвонил Френсису Маркруту в Сити и, так как того в конторе не оказалось, попросил клерка передать ему, что уезжает на неделю и скоро напишет.
Тристрам решил, что Зара сама должна обо всем рассказать своему дяде. Если же она решит не рассказывать, то это ее дело, и незачем еще больше отягощать ее и без того тяжелое положение.
День уже клонился к вечеру, когда Зара возвратилась в дом дяди. Она была так убита горем, что совсем забыла о времени, да ей было и все равно, что подумают об ее отсутствии.
Как только Мирко умер, от доктора Морлея посыпались тревожные телеграммы, в которых сообщалось об его исчезновении, и поскольку Мимо, совершенно подавленный, был не способен ничем заниматься, Зара понимала, что придется взять все хлопоты на себя. Доктор не появлялся, так как Мимо забыл дать ему адрес. Весь день они провели в тревоге и тоске, одни со своим умершим, и наконец Зару осенила мысль пойти к дяде, все ему рассказать и попросить помочь им.
Френсис Маркрут, озабоченный и обеспокоенный известием об отъезде Тристрама и отсутствием Зары, встретил ее в передней и повел к себе в кабинет.
Слуга передал Заре письмо от Тристрама, она рассеянно взяла его и держала в руке, не вскрывая. Маркрут понял, что случилось нечто ужасное.
— Зара, дорогое мое дитя, — сказал он, ласково обнимая ее, — расскажите мне, в чем дело?
И Зара стала рассказывать странным, как будто не своим голосом.
— Мирко умер, дядя Френсис, — говорила она. — Он убежал из Борнмаута, потому что Агата, дочь Морлея, разбила его скрипку: вы знаете, он очень любил эту скрипку, потому что ее подарила ему мама… И вот он прибежал ночью, один, совершенно больной, и сегодня утром у него пошла горлом кровь, и он умер на моих руках…
Френсис Маркрут подвел Зару к дивану и сел рядом с ней.
— Бедная моя Зара! Бедное мое дитя, — сказал он, глубоко тронутый.
— Дядя Френсис, простите теперь Мимо! Мама умерла, Мирко тоже умер, и если когда-нибудь у вас будет сын, вы поймете, как страдает сейчас несчастный отец. Помогите нам! Вы знаете, что Мимо всегда был непрактичен, а теперь он еще подавлен своим горем. Вы же сильны, вы умеете все устроить, поэтому, может быть, вы возьмете на себя заботы о похоронах нашего дорогого покойника?
— Конечно, милая девочка, я сделаю все, что нужно. Не беспокойтесь ни о чем, предоставьте все мне. — Он наклонился и поцеловал ее в бледную щеку.
— Благодарю вас, — мягко сказала Зара. — Мне сейчас очень больно, потому что я любила маленького брата. Его душа была одна музыка, и поэтому ему не было места на земле. Но я знаю, знаю, что так для него лучше и что теперь ему хорошо. Он видел маму, когда умирал. — Помолчав немного, Зара продолжала: — Дядя Френсис, вы очень любите Этельриду, не правда ли? Так вот, оглянитесь назад и попробуйте понять, как мама любила Мимо и как он любил ее. Подумайте, сколько горя было в их жизни и какую огромную цену мама заплатила за свою любовь, и когда встретитесь с Мимо, будьте великодушны к нему…
Френсис Маркрут почувствовал, что к его горлу подступает комок. Ему стало безумно жаль свою умершую сестру, и эта жалость растопила в его сердце остатки ненависти к ее любовнику. Слезы затуманили его всегда непроницаемые глаза, и когда он ответил своей племяннице, голос его дрожал:
— Милое дитя, обещаю вам все забыть и все простить; единственное, чего я сейчас хочу, это хоть немного утешить вас!
— Мне было бы приятно, если бы вы сделали то, о чем я вас попрошу, — сказала Зара, и лицо ее слегка оживилось. — Когда я в последний раз видела Мирко в Борнмауте, он сыграл мне одну замечательную вещь — он говорил, что этой мелодии его научила мама, которая являлась ему в его лихорадочных грезах. Он записал мне ее, и она у меня есть. Так вот, не пошлете ли вы ее в Вену или в Париж какому-нибудь хорошему музыканту для аранжирования. Тогда и я могла бы играть ее в воспоминание о Мирко и о маме.
