Ознакомительная версия.
— Я там плавал, пока не поставили плотину.
Парень покачал головой.
— На Миллерс-Крик побывали «зеленые». Сказали, что это вредит экологии, или как там ее. — Он отхлебнул из бутылки. — Так что путь расчищен. — Он посмотрел на каноэ. — Можете попытаться. Проскочите с другой стороны, и никто не заметит.
Я не знал, верить ему или нет, но вариантов не было. Судя по всему, парнишка знал эту часть реки лучше, чем я.
— Спасибо.
11 июня, утро
Эбби тихонько посапывала рядом. Я хотел разбудить ее, но потом решил, что сон — это хорошо. Во сне она не чувствовала боли. Река вокруг нас кишела живностью — вода стремительно неслась над устричными залежами, и выводки рыб пожирали крабов, которых вымыло из норок. На берегу из воды торчали несколько рядов кукурузы. Завязавшиеся початки плавали на поверхности. В небе над нами скользила огромная цапля. Она взмахнула крыльями и приземлилась где-то на болоте. Вдалеке слышалось жужжание бензопилы.
Болота здесь тянутся на полмили от берега, прежде чем начинается суша. Это место всегда заливает в половодье. Ничего кроме осоки и грязи. Все деревья низкорослые. Сильно пахнет тиной, а еще хвоей и солью.
Эбби зашевелилась под одеялом, потом высунула облупленный нос и с трудом улыбнулась.
— Устал?
Она перестала растягивать слова, зато кровотечение началось снова.
У меня болела каждая мышца. Я покачал головой.
— Я довезу тебя до Китая, только поговори со мной.
Она закрыла глаза.
— Прекрасно.
На берегу цикады выводили свои психоделические трели. Эбби указала на источник шума:
— Можешь их угомонить? У меня уже в голове звенит.
В шести метрах от нас на осоке сидел самец кардинала. Солнце сверкало так, что болели глаза. До полудня мы миновали эстакаду на шоссе № 17. К счастью, река здесь вышла из берегов и затопила дорогу. Вода покрывала бетонные опоры моста и переливалась через огромные шестеренки, управляющие эстакадой. Наверху мигал оранжевый фонарь. Под мостом, насколько я помнил, стояла старая рыбацкая хижина на сваях, между которыми были припаркованы две машины. Домик, выстроенный из кедровых бревен и сплошь увешанный сетями, имел восьмиугольную форму и был весь изрешечен дробью. Если машины все еще стояли внизу, я их не увидел, потому что вода подступила к порогу. Каждые несколько секунд на хижину набегала волна, прокатывалась через дом и вытекала сквозь пулевые отверстия. Между сваями застрял труп оленя, к которому уже пристроился аллигатор, отрывая огромные куски мяса.
Над нами, среди шестеренок моста, висел утонувший кабан — без ног, с обломанными клыками и вздутым животом. Вокруг кружились мириады мух. Под мостом пахло пометом — там тысячами гнездились голуби и ласточки.
Я медленно греб, вглядываясь в воду. Рядом с нами зависла стрекоза. Тут же из-под воды высунулась рыба и ухватила добычу.
Мы миновали Скрабби-Блаф, где река затопила болото и разлилась на несколько километров. Старые дома на берегу, выстроенные до того, как закон потребовал возводить исключительно свайные постройки, оказались затоплены, вода выливалась из окон и дверей.
Река впереди сворачивала на юг, затем круто — на север. Я почти шесть километров греб, прижимаясь к флоридскому берегу, и свернул в Миллерс-Крик, как только он показался справа. Ручей понес нас прочь от реки. Вдоль него росли сосны, и вода была усыпана хвоей, заглушающей звуки. Мы проскользнули мимо скал, соединенных мостом. Наверху горели огни; там торчали люди с камерами и полицейские, которые направляли транспорт на юг. Одна полоса была перекрыта, и в результате получилась огромная пробка. Я завел каноэ под деревья и задумался. У меня над головой возвышался мост. Предстояло проплыть метров сто, после чего нас ожидал последний поворот перед мостом. Если на берегу караулят, то стоят со стороны Джорджии, потому что флоридский берег слишком узкий. Там просто негде встать.
Берег под мостом на 1-95 используют для разных целей, большинство из которых противозаконны. Песчаный пляж, поросший пальметто и дубами, усеян мусором. Пятно от костра обложено камнями. Над шоссе возвышался рекламный щит бензоколонки, сулящий дешевое топливо. Он виднелся за шесть километров от моста. Если плыть не спеша, можно целый день двигаться и видеть этот щит.
Я привязал каноэ и задремал. Не знаю, надолго ли. Меня разбудили скрежет металла и звон бьющегося стекла. Я посмотрел вверх и увидел клуб черного дыма. Люди на мосту отошли от перил. Я не стал медлить — выгреб из-под ветвей, оттолкнулся веслом и дал ходу. Пятьдесят метров, семьдесят… Наконец справа показалась Сент-Мэрис. Я свернул, и течение понесло нас под мост. Мы миновали эстакаду и снова выплыли на свет, сделавшись хорошо заметными на фоне реки. Я обернулся. На берегу стоял малыш лет четырех в ковбойской шляпе, футболке, с игрушечным мечом за поясом и в сапожках до колен. Он писал в реку, высоко пуская струйку мочи. Отец склонялся над ним, придерживая штанишки. Надеясь, что мальчик промолчит, я помахал рукой. И ошибся. Мальчик воскликнул:
— Смотри, па!
Отец покачал головой, не поднимая глаз.
— Не сейчас, сынок. Делай что делаешь.
Мы проплыли пятьдесят пять километров. Моя кожа, обожженная солнцем, стала горячей на ощупь, руки были ободраны, из-под ногтей от постоянного давления шла кровь. Держать весло было мучительно, не говоря уж о том, чтобы грести. Я наблюдал за тем, как уменьшается фигурка мальчика.
Мы свернули, раздвигая траву, выбрались из тени моста и направились к Крэндоллу — пристани в лесу. Если не привлекать к себе внимания и грести тише, мы могли бы остаться незамеченными, потому что в этом месте ширина реки достигает мили. Вдалеке, на юго-востоке, из труб бумажной фабрики в Фернандине поднимался белый дым, собирался в тучи и рассеивался. Ночью в дыму виднелись искры. Когда я работал у Гуса, мы называли это «свет в конце туннеля».
Крэндолл — открытая пристань, но мало кто о ней знает. Это широкие стапеля, сделанные из осколков устричных раковин. На поросшем травой утесе возвышаются рослые дубы; много лет назад кто-то выстроил там каменный стол для пикника и выкопал глубокий колодец. Мне была нужна вода. Еще полмили, и я втащил каноэ на стапеля. Выравнивая лодку, я уперся ногой и чуть не закричал от острой боли. Меня замутило, перед глазами замелькали черные круги. Я схватился за нос каноэ, вылез и потянул его за собой. Лодка тихо заскользила по ракушкам. Причал был завален рыбьими скелетами — некоторые достигали метра в длину и были полностью обглоданы.
Я привязал каноэ, вынес Эбби и уложил ее на стол. Нога у меня болела, на траве оставались кровавые следы. Я приподнял голову Эбби, подсунув под нее автомобильную камеру, а сам пошел к колодцу. Вокруг рос бамбук толщиной в руку, он соперничал за солнце с дубами. Среди деревьев цвели камелии, азалии и мимозы. На Эбби падала тень сирени. Ее ветви отяжелели от сотен бутонов, которым вскоре предстояло превратиться в розовые цветы. Насос закашлял, забулькал и выбросил струю на два метра в сторону — получился неплохой душ. Сначала вода шла ржавая, а затем сделалась чистой и холодной. От нее пахло тухлыми яйцами. Я смочил голову, наполнил бутылку и вернулся к Эбби, чтобы напоить ее и умыть. Потом сел и осмотрел ногу. В нее вонзилась большая рыбья кость, проткнув подошву сандалии. Я разулся и вытащил ее. Из раны пошла кровь, залив сандалию и ступню. Я напился и намочил шляпу, чтобы освежить обожженные солнцем плечи и шею.
Ознакомительная версия.
