И художник понял тщетность попыток что-либо доказывать.
«Прощай, дорогая! Может, мы с тобой еще встретимся», — глядя в зеленые глаза смеющейся девушки, мысленно проговорил Игорь и снял картину с мольберта.
Обойти «Документу» было невозможно. Игорь прилетел во Франкфурт по приглашению жюри выставки, а потом поездом добирался до Касселя. До закрытия выставки оставалось несколько дней. Симона настояла, чтобы он явился сам, потому что его выдвинули на одну из престижных премий. Через два дня должен был состояться последний совет жюри, утверждение и церемониал вручения премий. Игорь знал, что Россию здесь представляет еще один, известный в советские времена художник.
— Очень крутой, — сообщил ему перед отъездом Тенгиз. — Ходят слухи, что за ним мафия.
— Что-то мне не верится. Какая к черту мафия, мы ведь художники, а не торговцы! — возразил он.
— Ну и наивный ты человек, Игоряша, — поучал его Тенгиз. — У него даже кличка имеется — «Седой». При советской власти он спецзаказы выполнял — малевал всяких там внучек да зятьев. Его монументальные полотна дворцы украшали. Когда нас, нищих, милиция в Измайлово разгоняла, его картины во всех художественных салонах на лучших местах висели. За большие бабки продавались. Бедные музеи коллекции старых мастеров в запасниках держали, а его — гения, понимаешь, советской живописи — выставляли! В Манеже персональные выставки организовывал.
— Да, но сейчас времена изменились.
— Времена-то изменились, а связи старые остались! Как он на «Документу» прорвался, все удивляются. Опять же, по слухам, через Союз немецких галеристов.
— Я читал, что там кто-то из бывших гэдээровцев затесался.
— А, ну вот тебе и ответ! «Седой» в свое время обожал по соцстранам ездить, портреты наших послов с чадами рисовать. Пивко попивать. Значит, там его тогда на кого-нибудь и вывели.
— Но Симона сказала, что француженка, которая в этом году возглавляет «Документу», не очень-то немцев жалует. Союз немецких галеристов расшумелся в прессе, дескать, она наносит вред делу.
— Да, я читал, что эта дама придерживается крайне радикальных взглядов. Даже из своих ни одного известного мастера не пригласила.
— Видишь, а россиян удостоила!
— Остренького, наверное, захотелось! В общем, ты меня понял, держись от «Седого» подальше. Он не потерпит, что его, такую знаменитость, с тобой в одну карету посадили.
— Я с ним ни в какую карету не собираюсь садиться.
— Я понимаю, но ты же нэискушенный. — Когда Тенгиз нервничал, он говорил с грузинским акцентом. Окончив с Игорем художественное училище, женившись, он остался в Москве. Но с москвичкой жизнь его не сложилась. Слоняясь по чужим углам, Тенгиз подрабатывал живописью. — Я бы с тобой поехал, да сейчас за дочку в частную школу платить нужно. Так ты имей в виду то, что я тебе сказал, — напутствовал Игоря он на прощание.
Тенгиз был верным другом, на пять лет старше Игоря и всегда опекал его по-братски. Игорь очень ценил их дружбу.
Чтобы осмотреть огромную площадь выставки «Документы» предполагалось месяцы, а может быть, и годы. Поэтому, попав сюда, Игорь решил остановиться на тех работах, которые его интересовали. Ему понравились уличные фотографии Нью-Йорка сороковых годов. Привлек внимание интерьер, утопленные в коробки из цветного стекла раскрытые книги, разложенные на кубах яркие апельсины.
О том, что живая полуголая девушка с раскосыми глазами, сидящая на высоком пьедестале, — тоже произведение искусства, можно было догадаться лишь по толпе людей с фотоаппаратами, плотным кольцом окружившей ее. Коротко стриженная голова с влажными черными глазами и небольшим ртом, расплывшимся в сладкой зазывной улыбке. Золотисто-смуглое тело в позе Будды. Блестящий ручеек бус, заползающих в ложбинку между нагих грудей, с темными, как изюминки, сосками. Лобок красавицы прикрывали дешевые украшения из бусинок, служащих набедренной повязкой. Талию обвивали живые рептилии — змеи, удавы. Вытягивая свои головки, они извивались в такт сладкой восточной музыке, под которую медленно крутился пьедестал с восседавшей на нем укротительницей. Висящий над ее головой плакат гласил: «Искусство как средство социальной психотерапии». Всем желающим девушка предлагала дотронуться или погладить обнаженные части своего тела, тихим голосом повторяя китайскую мудрость: «Если счастье покинуло вас, живите проще — не отталкивайте того, что приходит, не удерживайте того, что ушло, и счастье вновь вернется к вам». Люди завороженно всматривались в девушку. Некоторые отваживались дотронуться до нее. Тогда рептилии поднимали свои головки и желтыми круглыми глазками впивались в смельчаков.
Игорь пошел дальше, вспоминая сеансы массового гипноза психотерапевтов и колдунов в России. Вдруг он увидел череп в шахматную клетку и невольно содрогнулся. Работа была выставлена в мрачном переходе одного из полутемных залов.
— Это самый модный художник, — услышал он позади себя русскую речь.
Игорь обернулся. Перед ним стоял скуластый человек с яйцевидной лысой головой. Он больше походил на боксера, чем на художника или любителя живописи.
— Что, нравится? — вновь обращаясь к Игорю, спросил незнакомец.
Игорь ничего не ответил. Он, вообще, был не очень контактным человеком, к тому же мужчина ему явно не импонировал.
— Ты скоро так же будешь выглядеть, — не дождавшись реакции на свои слова, неожиданно пообещал тот.
Игорь инстинктивно посмотрел по сторонам. Парочка вдали любовалась еще одним шедевром в том же духе.
— Вам что? — враждебно спросил он.
— Сваливай отсюда и мазню свою забирай, — угрожающе прорычал бугай.
— Это еще почему? — вспомнив предупреждение Тенгиза, обозлился художник.
— Мешаешь нам! Понятно?
— Не очень, — бесстрашно глядя в ощеренный оскал, с вызовом ответил Игорь.
— Значит так: сутки на сборы, картины под мышку и — марш домой!
— И что я скажу тем, кто пригласил меня сюда? — пытаясь логикой образумить лысого, поинтересовался художник.
— Скажешь, что жена при смерти.
— У меня нет жены.
— Скажешь, что сам заболел, — не особо утруждая свою фантазию, подбросил тот еще один вариант.
— Ну я заболел, а картины мои что, тоже заболели?
— Если не понимаешь по-хорошему, то заболеешь и ты, и твои картины.
В это время к ним подошел охранник, привлеченный бурной дискуссией на чужом языке.
— Все в порядке? — поглядывая на них, спросил он.
— Все о’кей, алес гут, — противно заухмылялся лысый.
