членом — тем, который едва помещался у меня во рту, но теперь уже полностью вошел в меня после того, как я лишилась девственности.
Я издаю визг и вцепляюсь в одеяло, в то время как он кричит: — Ты девственница?
Билл
Самая совершенная киска, которую я когда-либо видел или чувствовал, непристойно растягивается, когда я погружаюсь в нее по самое основание, прижимаясь тазом к не менее совершенной заднице Тины.
— Ты девственница?
Я кричу, когда моя дочь визжит от боли после того, как я чувствую, что ее девственная плева не выдерживает.
Я не ожидал, что она окажется девственницей, учитывая то, как она расхаживает в самых развратных нарядах — ибо ее матери всегда было наплевать на то, что покупала ее маленькая девочка и в чем выходила из дома. Ее мать одевалась не лучше, но в то время я полагал, что она приобретает те сексуальные наряды для меня.
Оказывается, я ошибался.
Ошибался и в ней, и в Тине.
Я заставляю себя не двигаться ни на дюйм, когда Тина кивает, зная, что если я выйду, это причинит ей такую же боль, как и трах, поскольку стенки ее киски сжимаются намного туже. Я стискиваю зубы и стону от того, как крепко она сжимает мой член, заставляя его пульсировать внутри нее, умоляя меня о толчке.
Я злобный, больной ублюдок из-за того, что только что лишил свою дочь девственности сзади, как дикарь, будто бы она была маленькой шлюшкой, которая уже к такому привыкла. Ее первый раз должен был произойти с ровесником, который медленно входил бы в нее, пока они с любовью смотрели друг другу в глаза… а не с толстым стариком, которого она зовет папочкой.
Я сопротивлялся до сих пор — и с треском провалился. Меня злит и тошнит от того, что моя кровь кипит от аморального желания, что мой член становится невероятно твердым каждый раз, когда она с придыханием называет меня папочкой.
Тошнит, тошнит, тошнит.
Я делал это для ее же блага, отталкивал, зная, как невероятно хреново то, что она чувствует необходимость утешить меня подобным образом, начиная с того, что сделала мне самый ужасный — и в то же время самый горячий — минет, который у меня когда-либо был.
От того, как сжималось ее горло каждый раз, когда она давилась, мой член был готов выстрелить за считанные секунды и наполнить ее маленький животик спермой. Но я не мог позволить себе этого. Не мог воспользоваться ошибочным предложением моей дочери, что таким образом почувствую себя лучше после того, как ее мать-шлюха ушла, иначе каким отцом я тогда бы стал?
Злобным и больным.
Вот о чем я думал, когда отступил и попытался уйти, сказав ей, что хочу, чтобы мы забыли о том, что произошло, и двигались дальше. Дошло до того, что я буквально оттолкнул ее от себя когда она сняла футболку, обнажив самую прекрасную пару сисек, которые я когда-либо видел в реальной жизни. Дерзкие, идеальные, так и просящиеся в рот.
Я всегда знал, что моя дочь красавица, но ни разу у меня не возникло соблазна развить эту мысль дальше, особенно когда она выросла таким избалованным ребенком. Она и ее стерва-мамаша подтаскивали меня все ближе к краю пропасти, когда я перестал копаться в своих сбережениях, и я больше не мог смотреть на них обеих.
Но потом мое сердце чуть не разорвалось, когда она ударилась об угол кровати и упала. Единственное, о чем я мог думать в тот момент, это о том, как я мог бы унять ее боль, поцеловав ее в щечку, подобно тому, как другие родители делают с ободранными коленками своих детей, хотя поцелуи, которые я дарил ей, были совсем не похожи на родительские. Не было ничего невинного или родительского в том, как я оседлал ее упругие бедра и уложил на свою кровать, ту самую, на которой ее мать изменила мне с этим ублюдком Тимом.
Я долго не мог оторвать своих губ от ее гладкой кожи после того, как поцеловал самое сладкое место на ее теле. Внезапно я обнаружил, что целую ее великолепную обнаженную киску, погружаю свой язык в ее маленькое отверстие и проглатываю каждую сладкую каплю сока, ее киска плакала по мне и становилось все более влажной. Я не смог заставить себя отступить, когда она назвала меня папочкой, когда кончала.
К тому времени я зашел слишком далеко и был слишком возбужден, чтобы поступить правильно.
Я зашел слишком далеко.
Она преподнесла мне самый приятный, самый ценный подарок, и я не оставлю ее киску страдать, вдобавок ко всей той эмоциональной и физической боли, которую я уже причинил ей сегодня вечером.
Как только стенки ее киски начинают расслабляться вокруг моего члена, я расстегиваю рубашку и сбрасываю ее на пол, желая ощутить тепло ее кожи на своей обнаженной груди. Я осторожно прижимаюсь к ее спине, испытывая боль и возбуждение от мыслей, проносящихся в моей голове, когда накрываю ее тело своим.
Папочке не должно нравиться ощущение того, насколько маленькой является его дочь находясь под ним.
Я убираю с ее лица роскошные пряди шелковистых рыжевато-каштановых волос и провожу по щеке тыльной стороной ладони. Ее кристально-голубые глаза крепко зажмурены, и я целую следующую слезинку, которая скатывается из уголка, прежде чем она успевает упасть.
Меня убивает, сколько раз я доводил ее до слез с тех пор, как она впервые застала свою мать собирающей чемоданы.
— Прости, милая. Я не знал, что ты девственница. Если бы я знал…
Ее глаза широко распахиваются, а между бровями пролегает складка.
— Если бы ты знал, что я девственница, ты бы остановился?
— Да, — отвечаю я, хотя и не уверен, что это правда.
В этот момент я не жалею, что взял ее тугую киску, которую она преподнесла на блюдечке с голубой каемочкой, но я, по крайней мере, сожалею о том, как поступил.
— Тогда я рада, что ты не знал, — говорит она со свирепым видом.
Я издаю стон и ничего не могу поделать с тем, как мои бедра изгибаются сами по себе, когда она слегка выгибает спину, смотрит мне прямо в глаза и говорит самым страстным голосом: — Я рада, что именно ты лишил меня девственности. Я люблю тебя, папочка.
Я прижимаюсь губами к ее плечу и стону.
— Не… не называй меня так. Только не тогда, когда мы занимаемся…
