— Ну? Когда же свадьба? Или уже отпраздновали?
Поначалу Сесилия была в ужасе от того, что совершила. Она поняла, что как только ее обвинение пробило прекрасную броню, в душе начались корчи. Это было ужасно. Сисс так измучилась, что едва не раскаялась в содеянном. А потом подумала: такой ее тетушка была всегда. Так пусть до конца своих дней живет со сброшенной маской.
Однако жить Полин оставалось недолго. Она сморщивалась прямо на глазах. Все время проводила в своей комнате и никого не желала видеть. Зеркала по ее приказу были убраны.
Роберт и Сесилия сидели в гостиной вдвоем. Насмешки сумасшедшей Полин ничуть не повлияли на их привязанность друг к другу, вопреки ее ожиданиям. Однако Сесилия так и не посмела признаться Роберту в том, что она сделала.
— Как ты думаешь, твоя мать любила хоть кого-нибудь? — решилась спросить однажды вечером Сисс.
Роберт внимательно посмотрел на девушку.
— Себя! — помолчав, сказал он.
— Она и себя-то не любила, — отозвалась Сисс. — Это было что-то другое — что это было?
Не в силах найти ответ, она с мольбой повернулась к нему.
— Власть! — коротко ответил Роберт.
— Какая власть? Я не понимаю.
— Она жила за наш счет, — с горечью произнес Роберт. — Она была прекрасна и подпитывалась чужими жизнями. В последние годы мной, а прежде — Генри. Присасывалась к чьей-нибудь душе и высасывала из нее жизнь.
— Ты не простишь ее?
— Нет.
— Бедная тетушка Полин!
Но на самом деле Сисс не жалела ее. Ужас, вот что она испытывала.
— Я знаю, у меня есть сердце, — со страстью проговорил Роберт, ударяя себя кулаком в грудь. — Но оно опустошено ею почти до дна. Я знаю людей, которым нужна власть над другими людьми.
Сисс молчала, да и что тут скажешь?
Через два дня Полин нашли в постели мертвой. Она приняла слишком много веронала, и ее ослабевшее сердце не выдержало. Но и будучи в могиле, она сумела-таки нанести ответный удар сыну и племяннице. Роберту она великодушно завещала тысячу фунтов стерлингов, Сисс — сто фунтов стерлингов. Все же остальное, включая главные сокровища своего антиквариата, она отписала будущему «Музею Полин Аттенборо».
После обеда, за стаканом вина Родон обычно говорил близким друзьям:
— Ни одна женщина больше не будет спать под крышей моего дома! — Поджимая губы, он произносил это с гордостью, как будто похваляясь. — Даже моя экономка уходит спать к себе домой.
Кстати, в экономках у Родона была кроткая старушка лет шестидесяти, так что нас несколько удивляла такая строгость. Но еще у него была жена, которой он втайне гордился, как весьма ценным приобретением. Правда, отношения они поддерживали необычные, исключительно эпистолярные. А стоило им случайно встретиться на полчаса, Родон сразу становился насмешливо-галантным. Кроме того, у него была любовная связь. В общем, если это не было любовной связью, то чем еще это могло быть? И все же!
— Да, я твердо решил, ни одна женщина больше не будет спать под моей крышей — даже кошка не будет!
Все смотрели на крышу и думали, что же с ней такого? Не говоря уж о том, что крыша ему не принадлежала. Дом он всего лишь арендовал. Что мужчина имеет в виду, когда говорит «моя крыша»? Моя крыша! Единственная крыша, которая точно принадлежит мне, это моя голова. Однако он наверняка не имел в виду то, что женщина захочет спать, укрывшись под куполом его элегантного черепа. Вряд ли он это имел в виду. Иногда увидишь в окне изящную головку и скажешь: «Боже мой, до чего прелестная девичья головка!» А потом в дверях появляется некто в брюках.
Суть, видимо, состояла в том, что Родон говорил с особым выражением — нет, даже не с особым выражением, а коротко и ничего не объясняя: «Больше ни одна женщина не будет спать под моей крышей». Он имел в виду будущее. Очевидно, что он побелил потолки и уничтожил все осевшие на них воспоминания. Или, скорее, перекрасил, потому что потолки у него были хорошие деревянные. В любом случае, если у потолков есть глаза, как у стен есть уши, то Родон, покрывший потолки несколькими слоями краски, стер все свидетельства прошлого — ведь обычно мы спим под потолком, а не под крышей — навсегда их уничтожил.
— И сами вы не будете спать в доме женщины?
Этот вопрос застал его врасплох. Он не был готов к тому, что его, гордого гусака, приравняют к гусыне. Мне стало ясно, что этот вопрос поверг его в глубокие раздумья, так как самые приятные из его воспоминаний были связаны с очаровательной хозяйкой некоего дома. Да и некоторые из лучших отелей принадлежали женщинам.
— Ну знаете ли! Это не совсем одно и то же. Когда покидаешь дом, то, закрыв за собой дверь, как бы освобождаешься от обязательств. Тем не менее, я взял себе за правило не спать под крышей дома, который всем безусловно известен как дом какой-нибудь женщины!
— Отлично! — пожав плечами, сказал я. — Я тоже!
Но его любовная связь сделалась для меня еще более загадочной. Он никогда не говорил о своей возлюбленной, не писал о ней своей жене. Дама — ибо это была дама — жила всего в пяти минутах ходьбы от дома Родона. У нее имелся муж, который состоял на дипломатической службе, в общем, что-то вроде этого, поэтому постоянно отсутствовал. К тому же, и в качестве мужа он был настоящим дипломатом. Я имею в виду баланс сил. Если он обживал довольно большое пространство на земле, значит, его жене в качестве противодействующей силы надлежало обустраивать и укреплять свои позиции дома.
Она была очаровательной, можно даже сказать, красивой женщиной. И у нее было двое очаровательных детей, изобретательных, длинноногих, напоминавших полуоткрытые бутоны гвоздики. В самом деле очаровательных. И еще у этой женщины была тайна. Она никогда ничего не рассказывала о себе. Возможно, она страдала; возможно, была на редкость счастлива, и потому помалкивала. Возможно, ей хватало ума стойко хранить молчание насчет своего счастья. Но надо честно сказать, что о своих страданиях или хотя бы переживаниях она тоже помалкивала. А переживаний у нее наверняка хватало, так как Алек Драммонд иногда укрывался дома, прячась от зубов хищных кредиторов. Он тратил свои деньги, деньги жены и, что самое страшное, чужие деньги. Приходилось что-то предпринимать. Тогда бедняжка Джэнет надевала шляпку и отправлялась в путь. Однако об этом она никогда не рассказывала. Если и прорывалось что-то, то лишь намек: мол, доходы Алека не соответствуют расходам. Как бы там ни было, мы не притворялись слепыми, да и Алек не проявлял излишнюю скромность, описывая свои подвиги.
Родона и Алека связывали приятельские узы, правда-правда! Однако они ничего «такого» не обсуждали. Драммонд предпочитал действовать, а не говорить, причем по собственному усмотрению. Да и Родон, хотя мог болтать до утра, не любил «серьезных разговоров». Даже с ближайшим другом он не говорил о Джэнет, разве что как о соседке и милой женщине, да еще признавал, что обожает ее детей.
