Она умолкла так же внезапно, как стихает автоматная очередь. Мы оцепенели.
— Вы совершенно правы, — произнес Родон вялым бесцветным голосом.
— Правда? Это правда? — взволнованно переспросила она.
— Я скажу вам, что я сделаю. Оставайтесь тут, а я сегодня переночую в отеле.
— Это значит, я буду под дружеским покровительством Хокена?
В голосе Джэнет Драммонд слышалась явная издевка.
— Ну, почему же? Полагаю, я могу прислать миссис Беттс.
Миссис Беттс служила у Родона экономкой.
— Почему бы тебе не остаться и самому не позаботиться обо мне? — понизив голос, спросила она.
— Мне? Мне? Но я же дал слово! Джо, я ведь дал слово, — повернулся он ко мне, — что ни одна женщина не будет спать под моей крышей? — И странная улыбка появилась у него на лице, явно приправленная горечью.
Джэнет Драммонд некоторое время смотрела на потолок и ничего не говорила. Потом сказала:
— У тебя тут что-то вроде монастыря!
Потом она встала и потянулась за шалью со словами:
— Мне лучше уйти.
— Джо проводит вас домой.
Она поглядела на меня.
— Мистер Брэдли, вы не обидитесь, если я попрошу вас не провожать меня? — спросила она, пристально глядя на меня.
— Нет, если вам так угодно.
— Хокен отвезет вас, — сказал Родон.
— О нет, не надо! Я пройдусь. Спокойной ночи.
— Подождите, я возьму шляпу, — пролепетал в отчаянии Родон. — Подождите! Подождите! Ворота, наверно, заперты.
— Они не были заперты.
Родон позвонил Хокену и приказал отпереть железные ворота в конце короткой подъездной аллеи, а сам в это время поспешно напяливал на себя пальто и шарф и искал фонарик.
— Не уходите, пока я не вернусь, — попросил он. — Я буду очень рад, если вы переночуете у меня. Простыни проветрят.
Пришлось обещать — и он ушел с зонтиком под дождь, приказав Хокену идти вперед и светить фонариком. Так они и шли, гуськом, до самого дома миссис Драммонд: впереди с фонариком и зонтом Хокен, изогнувшись, чтобы светить под ноги миссис Драммонд, которая только с зонтиком в руке, без фонарика, оказалась между двух огней, так как шедший сзади Родон тоже светил ей из-под своего зонта. Я вернулся в дом.
Вот так все и закончилось! Во всяком случае, в тот раз!
Я подумал, что надо бы подняться наверх и проверить, не слишком ли сырые простыни в комнате для гостей, прежде чем рискнуть остаться на ночь. У Родона гости обычно не оставались, а если и оставались, сам он уходил.
Комната для гостей, находившаяся немного дальше по коридору, за углом, если считать от комнаты Родона, оказалась очень милой — ее дверь была как раз напротив обитой войлоком двери, которая была открыта, и за ней в коридоре горел свет. Я вошел в пустую спальню, щелкнул выключателем.
Велико же было мое изумление, когда я увидел, что кровать не застелена, простыни сбиты, на подушках вмятины от чьих-то голов. Очень интересно!
Пока я стоял замерев в немом удивлении, послышался тихий голос:
— Джо!
— Да, — машинально отозвался я и, не раздумывая, двинулся на голос и вошел через обитую войлоком дверь на половину слуг. Из открытой комнаты лил яркий свет.
Когда я встал в дверях, вероятно, комнаты Хокена, то услышал неясный вскрик и увидел прелестную нежную белую ножку и прелестные женские ягодицы, едва прикрытые короткой ночной рубашкой. Видимо, их обладательница забиралась на узкую кровать, но, застигнутая врасплох, зарылась головой в подушки, словно страус, прячущий голову в песок.
Я тотчас развернулся, сошел вниз и налил себе вина. Вскоре возвратился Родон, выглядевший, как Гамлет в последнем акте.
Он ничего не сказал, я тоже. Мы посидели — покурили. Лишь провожая меня до приведенной в идеальный порядок спальни, он с трогательной грустью произнес:
— Почему женщины не хотят быть такими, какими они нужны мужчинам?
— Действительно, почему? — устало отозвался я.
— Мне казалось, я все ясно объяснил.
— Вы не с того начали.
Когда я говорил это, в моей памяти возникли прелестные женские ягодицы в спальне Хокена. Что ж, у Хокена начало более удачное, чем бы это ни завершилось.
Когда он принес мне утром чай, то был по-кошачьи ласков. Я спросил, какая погода, а он спросил, как мне спалось и было ли удобно на новом месте?
— Очень удобно! Правда, боюсь, я помешал вам.
— Мне, сэр?
И он повернул ко мне лицо, на котором было написано крайнее изумление.
Но я не отвел взгляд.
— Вас зовут Джо? — спросил я.
— Да, сэр.
— И меня тоже. Я не видел ее лица, так что не беспокойтесь. Полагаю, вам было тесновато на вашем узком ложе!
— Да, сэр! — Его лицо озарилось поразительно бесстыдной улыбкой, и он понизил голос. — Это лучшая кровать в доме, — сказал он и с нежностью прикоснулся к моей кровати.
— Неужели вы перепробовали все?
С выражением возмущения и ужаса он ответил:
— Нет, сэр, конечно же, нет!
В тот же день Родон уехал в Лондон, а оттуда в Тунис, и Хокену пришлось его сопровождать. Крыша дома Родона выглядит такой же, как всегда.
Драммонды тоже уехали — неведомо куда, оставив множество неоплаченных счетов у недовольных торговцев.
У Вирджинии Бодуин была хорошая работа: она заведовала департаментом в государственном учреждении, занимала важный пост и зарабатывала, если быть по-бальзаковски точным, семьсот пятьдесят фунтов стерлингов в год. Это не так-то мало. У Рейчел Бодуин, ее матери, имелось примерно шестьсот фунтов в год, на которые она жила в европейских столицах — с тех пор как вычеркнула из своей жизни мужа, которым никогда особенно не дорожила.
И вот, после нескольких лет разлуки и «свободы» мать и дочь надумали поселиться вместе. Со временем у них установились отношения, более похожие на отношения супружеской пары, чем матери и дочери. Однако отличное знание друг друга не исключало некоторую «нервозность» в общении. То они жили вместе, то разъезжались. Вирджинии уже исполнилось тридцать лет, и было непохоже, что она когда-нибудь выйдет замуж. Четыре года она прожила под одной крышей с Генри Лаббоком, довольно испорченным молодым человеком, но тонко чувствовавшим музыку. Потом Генри бросил ее, по двум причинам. Он терпеть не мог ее мать. И ее мать не выносила его. Ну, а если миссис Бодуин кого-то не выносила, она начинала ужасно давить на этого человека. Генри очень переживал, чувствуя, как теща упорно выживает его, и беспомощная Вирджиния, якобы блюдя преданность семье, поддерживает мать. На самом деле Вирджинии совсем не хотелось избавляться от Генри. Но когда мать принималась за нее, она не могла сопротивляться. В общем, миссис Бодуин имела власть над дочерью, странную женскую власть, у которой нет ничего общего с отцовской властью. У матери был особый утонченный женский способ давления, так что когда Рейчел сказала: «Уничтожим его!» — Вирджиния с веселым азартом бросилась в атаку. Генри быстро понял, что его выживают. Вирджинию он называл Винни, к большому неудовольствию миссис Бодуин, которая всегда поправляла его: «Моя дочь Вирджиния…»
