Вот интересно, а если я сани, запряженные оленями, закажу, чтобы под Новый год по воображаемой реальности покататься?..
Я поступила как Ренрих: не стала ничего объяснять. Сделала вид, будто все идет как надо.
— Сядь, — сказала я мужчине. Он выглядел так, словно вот-вот рухнет там, где стоит. Ренрих упрямо поджал губу. Я снова сделала вид, что не обращаю на него внимания и принялась за готовку. Ориентироваться в продуктах, предложенных чудо-холодильником, было сложновато. Масло, например, нашлось в картонной коробке с откидывающейся крышкой. Коробка внутри была выложена фольгой. «Масло сиреневское. Сорт экстра2». Но я решила для сытности блюда использовать сало, найденное в морозилке. Еще в холодильнике обнаружился приличный кусок сыра с вдавленными в него пластмассовыми циферками. А вот свежих овощей не было. Пришлось обойтись одной колбасой «Вареной особой, со специями». Мне кажется, если бы я все же хоть раз пошла через лес, рано или поздно выбралась бы к Сиреневску. Впервые захотелось посмотреть, так сказать, на «интеллектуальную собственность».
— Ты к майорану как относишься? — поинтересовалась я, перебирая приправы в бумажных пакетиках.
— А?
Я оглянулась. Ренрих смотрел на меня непонимающе. Понятно. Будет тебе яичница с майораном. И с перцем, и с укропом… и я решила, что с Ренриха будет достаточно.
Когда сало заскворчало на чугунной сковороде, я выложила туда колбасу, обжарила с обеих сторон, а потом одно за другим разбила семь яиц — все, что нашлось в холодильнике.
— Ты любишь с прожаренными желтками или жидковатыми? — снова обратилась я к Ренриху.
— Э…
Информативно. Вчера он был куда красноречивей. Или на такие случаи дурацких фразочек не заготовлено? Мог бы хоть: «На твой вкус, конфетка» сказать. А то немного волнительно. Вдруг у него мозг так завис, что впредь вовсе откажется внятные мысли производить? На самом деле, конечно, меня беспокоил истощенный вид мужчины. Как будто он просидел в хижине не один день, а гораздо больше. И если все это время он питался только печеньем (я заметила ополовиненную вазочку, значит, все же не погнушался взять… поди и кофе варил, просто решил некстати показать характер)…
Я приправила яичницу солью и перцем, добавила измельченных сушеных трав и прикрыла все пластиками сыра, которые через некоторое время начали плавиться.
Когда готовая яичница прямо со сковородой переместилась на стол (для таких случаев имелась чугунная подставка на ножках), Ренрих заметно оживился.
— Руки мыл? — строго спросила я, взявшись нарезать батон.
Ренрих нахмурился, словно заподозрил меня в очередном издевательстве. С тяжким вздохом поднялся и побрел к раковине.
Зато яичницу потом смел в мгновение ока. Я даже не успела чай по чашкам разлить! Справедливости ради, мне тоже был оставлен кусок. Кусочек… маленький такой… мне кажется, у Ренриха просто не хватило сил до него дотянуться.
— И тебе приятного аппетита, — с иронией произнесла я, усаживаясь за стол.
— Спасибо, — запоздало сказал мужчина. И на удивление, никакого недовольства в его голосе уже не слышалось. Но было что-то другое, настораживающее. Хотя я себе не могла объяснить, что же привлекло мое внимание.
— Стало лучше? — спросила я на всякий случай, хотя и так было видно, что его лицо приобрело здоровый оттенок. Ренрих осторожно кивнул, прислушиваясь к себе. Пробормотал:
— Если бы ты не вернулась, наверное…
Он не договорил, только усмехнулся.
Я кашлянула, напоминая о себе. Но Ренрих не собирался завершать фразу.
— В общем, — сообщила я, — я не нашла черновиков с твоей историей.
Он не удивился. Лишь покачал головой: мол, вы, авторы, такие небрежные ребята.
— И что теперь? — спросил он.
— Ну… ты можешь рассказать мне о себе подробнее, — предложила я.
— А! Персонажи не имеют права узнавать сюжет до тех пор, пока не будет написана книга, — со скучающим видом отозвался Ренрих, не глядя на меня. Ну, вот же, вот! Узнаю прежнего мелкого мерзавца! Я невольно улыбнулась. Ренрих принял это за сомнения и нахмурился. Повторил: — Нельзя. Это закон.
— А что бывает за нарушение закона? — поинтересовалась я, стараясь сохранять серьезность. Так и представляю себе Секретную Лигу Авторов, которая отлавливает ушлых персонажей, которые поняли, что они персонажи… Ловят, значит, несчастного, бросают в тюрьму из чернильных блоков… или это уже у кого-то было? О! Пусть у нас будут блоки из слов с ошибками и опечаток. Собранных из всех произведений неправильных слов хватило на огромную-огромную башню, заслоняющую солнце! Так-так, а потом, значит, суд. И там обязательно персонажу дают адвоката. И вот адвокат говорит: уважаемые судьи, мой подзащитный ни в чем не виноват, информацию о том, что он — персонаж, подкинули ему конкуренты, наняв при этом самого известного преступника — Безжалостного Джека! Нет-нет, подождите, Джек — как-то слишком просто звучит. Тогда… мнэээ… Иллотагель Твердая Рука… Тоже нет, на эльфа похоже слишком. А пусть его еще называют Эльфом за красоту, а он на всех обижается и из-за этой вселенской обиды мстит всем симпатичным персонажам, потому что на самом деле никакой он не эльф и вообще страшный и ужасный. Снаружи, разумеется, а до его души никому не было дела… Кхм, кажется, я увлеклась.
Ренрих смотрел на меня подозрительно. Я ответила самым невинным взглядом.
— Прости, ты что-то сказал?
— Я сказал, что преступников лишают памяти. Возвращают на сюжетную линию.
— Ага… а кто?
— Да есть тут…
— Наблюдатели? — догадалась я. Во взгляде Ренриха снова всколыхнулось подозрение.
— Откуда?.. — он замолчал, сообразив, что сам же и выложил информацию. Мне стало его жалко и я попробовала взять все ответственность на себя. То есть, с важным видом заявила:
— Я же автор.
— Вот и я о том же, — пробормотал Ренрих с досадой. — Еще одно нарушение…
— Авторы не должны знать о существовании наблюдателей?
— А зачем вам? Вы и так в своих книгах творите что хотите. По крайней мере, на стадии становления мира.
— Почему тогда персонажам нельзя?
— Да, в общем, по той же причине.
— Но ты ведь как-то узнал? — заметила я.
— Разумеется, иначе не нашел бы тебя, — подтвердил Ренрих и вдруг добавил со вчерашними интонациями: — И, раз уж я здесь, будь добра…
Я считала, что я была достаточно добра, поэтому нахмурилась. Видно, Ренрих тоже сообразил, что несправедлив, и примолк.
— Ты же автор, — сказал он немного погодя. — Вот и напиши. В чем сложность?
— Да не вовремя ты со своей историей, — протянула я меланхолично. — У меня период острого недостатка вдохновения.
Ренрих уставился на меня, будто подозревал в обмане.
— В смысле?
Тут уже разозлилась я. Вдохнув побольше воздуха, чтобы не вывалить на него сразу какое-нибудь ругательство, я предельно спокойно сообщила:
— Не пишется.
— Вот ведь… действительно, не вовремя, — выдал Ренрих примерно с тем же выражением.
И мы выпили еще чаю.
Ренрих мрачно поинтересовался:
— Ну, и что тебе нужно, чтобы ты, наконец, взялась за работу?
«Да я вообще не собираюсь браться за работу!» — не менее мрачно подумала я, но вслух сообщила:
— Например, дать мне на нее настроиться. А для этого мне нужны тишина и покой.
И я выразительно на него посмотрела.
— А я мешаю, — констатировал Ренрих. — Ну, с этим ничего не поделать. Я не уйду.
— Если ты так боишься филина, я могу с ним поговорить. Я же автор, и это моя реальность, — предложила я. Ренрих вздрогнул.
— Нет! Ведь тогда…
— Он поймет, что ты мне все рассказал? И это будет второе нарушение, — озвучила я выводы из его же собственных слов. Постучал пальцами по столу, глядя в пустую кружку. Отвечать он не собирался. Ну и ладно, ему же хуже: я автор, сейчас как дофантазирую!
— Первое нарушение заключается в том, что ты сам узнал о моем существовании?
Во взгляде Ренриха мелькнуло торжество. Похоже, я не угадала, и этим его порадовала. Во мне всколыхнулась досада. Подумаешь! Мне, может, вообще неинтересно разбираться с его проблемой.
