class="p1">— Не сердись. Просто твой отец любит тебя, я же вижу. И ты его любишь. Сделай так, как он хочет, хотя бы частично — и он уже будет рад. Просто оттого, что ты выполнил его просьбу.
Руслан поморщился.
— И станет настаивать, чтобы я продолжал в том же духе.
— Обязательно станет, — я засмеялась. — Но он просто беспокоится за тебя, вот и всё. Беспокоится, что ты летаешь в облаках гораздо больше, чем стоишь на земле.
— Ты эту фразу как будто у него утащила. Он так постоянно говорит.
Я не стала уточнять, что Игорь Михайлович в чём-то прав, и Руслан действительно большой мечтатель.
Жаль, что я не знаю способа перестать мечтать хотя бы на время. Кроме одного… когда обрываются крылья.
В тот день я не решилась настаивать. Но постепенно возвращалась к этой теме с выставкой, и в конце концов Руслан перестал воспринимать всё в штыки сразу же.
Решающую точку в споре поставил, как ни странно, сам Игорь Михайлович. Он забежал поздравить нас с наступающим Новым годом перед самолётом обратно в Париж — и увидел «Ангела».
Застыл, раскрыв рот и замерев от восхищения. А потом улыбнулся широко и радостно.
— Вот! Ну вот же, Руслан! Это то, что нужно!
— То, что нужно? — Руслан недоуменно нахмурился. — Ты о чём, пап?
— Я говорю о выставке. Вот же! Прекрасная картина. Её обязательно купят.
— Я не буду её продавать.
— Ещё лучше! Сделаешь символом выставки, центральной композицией, и выстроишь вокруг неё тематику. Добро и зло, земное и небесное, жизнь и смерть… Прекрасно, сын, прекрасно!
Будь Руслан так же упрям, как и прежде, разговор закончился бы плачевно. Но я к тому времени подготовила неплохую почву… И на лице Руслана отразилось сомнение.
— Он подумает, Игорь Михайлович, — сказала я и лукаво улыбнулась.
— Вот! Слушай Веру, сын. Вера умница, плохого не посоветует, — засмеялся Игорь Михайлович, заговорщицки мне подмигивая.
Удивительно, как может поменяться мнение о человеке. С одного на другое, абсолютно противоположное.
И дело было не только в том, что в отце Руслана я увидела себя. Ещё я не нашла в нём своих родителей. Ни капли.
Через пару дней тихого и осторожного уговаривания Руслан всё же согласился.
— Мне и самому понравилась эта идея, — признался он. — Земное и небесное. Должно получиться красиво.
Услышав подобное, Игорь Михайлович пообещал, что привезёт мне из Парижа «что захочу».
— Привезите мне свою картину, — сказала я, и этим, кажется, навсегда завоевала место в его раненом сердце.
Перед Новым годом мне позвонил уже мой отец. Долго расспрашивал, как дела, потом пригласил к себе в новогоднюю ночь. Я удивилась, получив это приглашение — раньше он такого не делал — но отказалась.
Я не могла и не хотела уходить от Руслана.
Мама, позвонившая вечером 30 декабря, никуда не приглашала. Они с её новым мужем отдыхали где-то на юге, где не было ёлок, одни пальмы, и голос её звенел прозрачным, невесомым счастьем, как у юной девушки.
Я немного злилась на саму себя: ожидала, что {он} позвонит или хотя бы напишет. Понимала, что глупо, но ничего не могла с собой поделать.
Конечно, {он} не сделал ни того, ни другого.
И я даже знала, почему.
Просто он оставил меня в прошлом, как оставляют на помойке старые игрушки, которые давно наскучили и пришли в негодность.
Новогоднюю ночь мы встречали вдвоём. Ничего особенного, просто маленький столик, бутылка шампанского и дурацкий Голубой огонёк, под который мы танцевали и, смеясь, обсуждали всякую ерунду. Институт, грядущие экзамены, диплом, прочитанные в этом году книги…
Наверное, именно это и называется счастьем. Когда просто живёшь дальше, не оглядываясь назад.
А потом Руслан сказал:
— Будем загадывать желание?
— Желание… — эхом повторила я, любуясь мерцающими огоньками на ёлке. — Какое желание?
— Не знаю, какое. У каждого своё желание. Ты никогда так не делала, Вера?
Я покачала головой.
— Пока бьют часы, надо загадать желание и сделать глоток шампанского. И оно обязательно сбудется.
— А-а-а, — я засмеялась. — Это типа… как там… если снежинка не растает, пока часы двенадцать бьют? Только без снежинки.
— Точно.
— Хорошо, давай загадаем.
Я согласилась, но когда мы с Русланом застыли в ожидании курантов, вдруг поняла: я не знаю, что загадывать.
Я ничего не хотела для себя, кроме {него}, но загадывать людей, как желание — это всё-таки неправильно.
И поэтому я пожелала то единственное, что могла пожелать.
{Пусть Руслан найдёт девушку, которая полюбит его по-настоящему.}
Он, улыбаясь, смотрел на меня, и мне казалось — он понимает, что именно я загадала.
Ну и пусть.
Часы пробили двенадцать раз. Начался новый год. Я не знала, что он принесёт мне — нам — но на душе было тревожно.
И мы танцевали уже молча, сжимая друг друга в объятиях и вглядываясь в глаза. Не знаю, что было в моих, а в глазах Руслана я видела то же, что и раньше.
Любовь.
А потом он наклонился и прошептал мне на ухо:
{— Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.*}
(*Стихи Сергея Есенина.)
Я рвано выдохнула и, подавшись вперёд, поцеловала его в губы.
…Наверху кто-то громко смеялся и танцевал под быструю и радостную музыку. А я смотрела, как падает снег в темноте за окном. Мы с Русланом забыли зашторить окна, и теперь ночь вглядывалась в них… и в нас.
Смотрела я и на наши тени, которые двигались на потолке, танцуя самый древний из танцев. В детстве я боялась теней. Они казались мне похожими на чудовищ.
Разве можно не гореть, когда человек, которому ты нужен, сгорает от нежности и страсти?
И я сгорала. Сгорала вместе с ним.
Этот огонь сжёг все ненужные мысли. Не осталось ничего, кроме нас самих и снежной, вьюжной ночи за окном.
Руслан начал работать над картинами для выставки сразу после Нового года. Вместо того, чтобы писать диплом, он целыми днями сидел и рисовал.
Я думала, он будет изображать на своих картинах Рай и Ад, но Руслан решил иначе.
— Земное — это ведь люди, Вера. А всё остальное — небесное.
— Даже демоны? — я лукаво улыбнулась и тряхнула волосами-змеями. Он
