— Не боишься, что уведут? — вставил он наконец-то слово, когда Кирпич заткнулся. — Сейчас как объявишь о наследнице рода, так и полетят все, как мухи на говно, в зятья тебе набиваться, капиталы твои подсчитывать.
Кирпич посмотрел на Влада с насмешкой, а потом посерьёзнел.
— Дык я всё ей оставлю, — кивнул он на Лину, — а не тому гондону, что её ебать будет. Составлю такое завещание, что обосрутся моё добро делить. И Линку научу, чтобы умной была, а не лохушкой, как её мать, царство ей небесное. Ну, хватит лирики. Давай о делах поговорим. А ты, Лин, жри давай. А то тощая, в чём душа держится. Мы, Кирпичниковы, сильные, здоровые, так что не отставай давай.
Она не вздрогнула. Не сказала слова поперёк. Вздохнула легонько и подняла голову. Начала есть. Не спеша. Изящно. Эстетически приятно было за ней наблюдать.
Больше они к этой теме не возвращались. А после того, как Лина поела, Кирпич отправил её домой.
Что это была за демонстрация, Влад так и не понял. К чему Кирпичу было открыто выставлять дочь, рассказывать о её появлении в его жизни именно ему, Владу? Но то, что он теперь знает, где её искать, засело у него в голове гвоздём.
Правда, он ничего не успел сделать и предпринять. Лина пришла к нему сама. Тем же вечером. Под ночь. Прямо к нему домой.
Глава 9
— Не ждал?
Она стояла в дверях, опершись рукой о косяк. Смотрела из-подо лба. Голос её звучал тихо и чуть хрипло. Шёл откуда-то изнутри и совершенно не вязался с её кукольно-хрупкой внешностью.
— Ждал, — посторонился, предлагая ей войти.
И почти не солгал: он думал о ней постоянно. И когда обсуждал с Кирпичом «сотрудничество», и потом, когда приехал домой. Строил план под кодовым названием «Лина». Он бы всё равно до неё добрался. Она его опередила.
Она вошла уверенно. Не смотрела по сторонам, не разглядывала его квартиру, хоть у него и было на что посмотреть. Казалось: для неё всё это не важно, не имеет значения. Он даже не заметил, чтобы она делала это исподтишка, как все женщины: разглядывают и оценивают. В ней этого то ли не было, то ли она умела очень хорошо шифроваться.
— Значит, тебе девятнадцать? — уточнил на всякий случай, хоть и было похуй. Но надо же было с чего-то начинать?
— Восемнадцать, — поправила она и пошла на кухню. Так, словно делала это сто раз. Будто бывала здесь раньше. — Девятнадцать лет назад моя мать встретила этого урода. Никакая я, конечно, не княжна. Хотя, гипотетически всё возможно. Мама… не очень любила рассказывать о своём прошлом и о родственниках. Мы жили бедно, но благородно, она растила меня сама. Почти девчонка. Ей было чуть больше, чем мне сейчас. Три года назад она умерла, но перед смертью рассказала, кто мой отец, и отправила ему слёзное письмо, о котором я не знала. Кирпич не спешил, как ты понимаешь. Уж не знаю, какая муха его укусила. Я прошла свой личный ад за три года. Но это неинтересно, правда?
— Интересно, — Влад снова подумал о маленькой сестрёнке Нике — дочери своего покойного отца.
Что ждёт её в будущем? Там, где не будет старой бабы Поли, которая растила и растит этот маленький, но стойкий цветок?.. У Ники нет никого. Нет даже отца, что дал бы своё имя и состояние. Только Влад, который столкнулся с таким противостоянием, что проще плюнуть и отказаться, чем поступить дерзко и безрассудно, подставив кроху под жестокость и алчность этого просранного очень давно мира.
— Тогда позже, — невесело усмехается Лина и поднимает на него глаза. Синие, глубокие, не по-детски горькие. Это взгляд Женщины, а не девочки, которой, по сути, она является. — Трахни меня.
Грубое слово из её невинного рта вылетает естественно, но бьёт по ушам своим диссонансным звучанием, не вяжется с её кукольно-ванильной внешностью, будто не Лина это произносит, а битая жизнью тётка, у которой только одна радость: натрахаться вусмерть, пока её не догнал климакс.
Она не даёт ему времени на размышления, не даёт отстраниться или отказать. Не даёт возможности к сопротивлению — тянет руку к брюкам, уверенно вспарывает «молнию». Резко, с наслаждением.
Он видит, как сладострастно искажается её лицо. Как часто бьётся венка на шее. Чувствует, как пальцы справляются с пуговицей и освобождают из трусов член.
Она пробегается по нему, словно нащупывает дырочки на дудочке, чтобы сыграть свою мелодию. Затем одним рывком снимает кофту, под которой у неё нет ничего. Груди вызывающе торчат. Острые соски сжаты.
Лина ведёт руками по своему телу, лаская себя и снимая всю остальную одежду, а Влад, не отрываясь, следит за ней, не пытаясь даже скрыть, как очарован видами, что ему открываются.
Она сама стягивает с него брюки. Освобождает его от одежды. Он позволяет ей, потому что видит: ей нравится то, что она делает.
Влад попытался её поцеловать, но Лина вывернулась.
— Трахни. Целоваться будем потом, позже.
Он хотел поднять её на руки и унести в спальню, но Лина снова его остановила.
— Здесь и сейчас, — шептали её порочно-невинные губы. — Ну же!
Тогда он посадил её на стол. Рывком. Почти грубо. Услышал стон. А потом Лина развела пошире ноги, раскрываясь.
— Засади! Сейчас! — потребовала и получила своё.
Узкая. Ещё не готовая. Наверное, ей больно. Но думать Владу она не дала — подалась вперёд, развела ноги ещё шире, впилась ногтями в его ягодицы.
— Двигайся, чёрт тебя побери! — прорычала сквозь стиснутые зубы, и Влад сделал первый толчок. — Сильнее! Глубже! Вот так! — стонала она под ним.
Это было какое-то сумасшедше-прекрасное порево, без грамма нежности, без капли чувств. Голая похоть. Но уже после нескольких глубоких толчков Лина повлажнела. Ей нравилось то, что он с ней вытворял.
Она кончала бурно, царапая в кровь ему спину и задницу. Содрогалась, выкрикивая грязные ругательства, что в её устах звучали, как музыка. Как бы по-идиотски ни звучало это избитое сравнение. Для Влада было так.
А потом, отбившись в конвульсиях, она позволила кончить и ему.
— Можешь в меня, — прошептала на ухо. Владу как-то было не до презервативов, когда всё началось. — Я предохраняюсь и ошибок своей матери не повторяю.
Но он всё же не стал. От греха подальше, хотя неистово хотелось сделать это — оставить у неё внутри ещё одну печать, с очень чётким оттиском. С доминированием его сути. С эгоистичным правом, которого он не имел.
Он забрызгал спермой её кожу. Она смотрела на неё задумчиво, растирая рукой живот, а затем облизала пальцы. В её исполнении это смотрелось… возбуждающе-круто.
Влад вдруг подумал, что восхищается этой девочкой, что вела себя, как женщина: без ложной скромности, без дурацкого жеманства и зажимов. Ему, наверное, именно этого и не хватало: такой безбашенной оторвы. Как и он сам. Девки, у которой срывало тормоза.
— Чем займёмся? — спросила она его буднично, когда они приняли душ и где он ещё раз её отодрал с пылом и яростью, от которой его почему-то распирало. Никогда он не испытывал ничего подобного ни с одной женщиной.
— Хочешь, я научу тебя стрелять? — спросил неожиданно для себя самого.
— Хочу, — сразу же согласилась она, не дав ему отступить или передумать.
— Тогда одевайся. Тебе понравится.
У него был свой тир. Место, куда он уходил, когда становилось совсем паршиво. Об этом никто не знал. Наверное. Прихвостни матери могли быть в курсе. Но к её постоянному надзору он почти привык. Не смирился, нет.
Они находились в непримиримых контрах с тех пор, как он нашёл Нику и захотел дать ей то, что причитается по праву. И всё, что он делал, чем рисковал, влезал в безумные авантюры, делалось частично с одной целью: насолить матери. Вырваться из её удушающих объятий. Встать на ноги самостоятельно, чтобы не зависеть от её подачек и контроля.
Ему нужна была свобода.
Там, в тире, они снова трахались. Как заведённые. После того, как стреляли. Трахались так, будто завтра конец света.
— Не ищи меня, — сказала Лина, уходя почти на рассвете. — Я сама приду. Так будет лучше.
