ничего такого там не увидишь!
Они повалились на диван в борьбе за телефон. Лица их раскраснелись.
– Мне просто не нравится, когда проверяют мои сообщения! Это как копаться в моих вещах, в сумке, в нижнем белье, в кошельке, понимаешь?
– И мне нельзя в твоем нижнем белье копаться?
– Это вопрос моих личных границ! Мы это выясняли еще на заре наших отношений! Если ты не помнишь. Я ничего не придумала. Мне всегда это не нравилось и не нравится!
Она неожиданно для них обоих дала ему затрещину. Он рассвирепел, в глаза полыхал огонь негодования.
– А мне не нравится, когда мою женщину трахают!
– Никто меня не трахает!
– Особенно я!
Рука ее снова смачно хлестнула мужчину по щеке. Он с силой схватил ее за запястье, хоть и было уже поздно.
– Да хватит меня лупить!
– А ты хватит пороть эту чушь!
Олег отпустил ее, отсел, тер лицо, будто силясь стереть с него неподдающийся пристывший мазут. Продышавшись, он заговорил спокойно:
– Я не знаю, трахались вы или нет, но в любом случае, ты к нему не безразлична.
В комнате стало неприятно тихо.
– С чего ты взял? – почти шепотом откликнулась Лина.
– Сама скажи. Он тебе безразличен?
Два его серых глаза устремились на нее испытующими лучами, словно лампа следователя. Лина поежилась.
– Он мне… он мне…
Запнулась. Не могла выговорить дальше. Язык не поворачивался. Не слушался! Никак.
Так глупо… ведь нужно просто это произнести, даже если неправда. Что в этом сложного?
От того, что она не может справиться с такой простой задачей, по лицу ее поползла непослушная улыбка. Это было самое тупое, что сейчас можно сделать, но она не могла перестать улыбаться, как и произнести, что Рома ей безразличен. Чисто физически совершенно никак не могла.
Олег смотрел на нее смешанным и хорошенько взболтанным коктейлем эмоций. Злость, непонимание, страх, презрение…
Она мотала головой и нервно хихикала:
– Это…это…безумно странно, мило и смешно.
– М-мило и смешно? – повторял мужчина одними губами.
Он откинулся на спинку дивана, моргая скорыми движениями век, словно теряет сознание, и раскрыв рот, как галчонок, пытался набрать побольше воздуха. Затем он резво вскочил, заходил по комнате рывками, как лев в клетке. И как он же разъяренно заревел рыком:
– Ты офигела что ли?! Он гребанный водила, блять. Ты издеваешься? Это продолжалось все время, как мы вместе? О водиле грезила? Сука… Чем он так хорош хоть? Что он тебе сделал? Сумку Lui Vuitton хоть подарил?
Лина отрицательно покачала головой.
– А что так? – ехидно взвизгивал он, наигранно сарказмируя, – Тогда, может, в Левантин на ужин сводил? Ассадо в соли покушать.
Она снова мотнула головой.
– Ну цветочки хотя бы подарил? Какой-нибудь сраный задрипанный один цветочек? Не вижу!
– Нет, Олег, прекрати. Мы же с ним не в таких отношениях, – сипло откликалась она, у самой в сердце защемило.
– Ааа. У вас так, без этих дурацких прелюдий.
Они помолчали.
– Прекрати, Олег… – передразнивал он с недоумением, закипая по новой, – Прекрати, Олег! Продолжай, водила!
– Что за цирк?! Завязывай, будь добр!
Олег с силой сжал ей щеки одной рукой у самых губ. Лицо его все тряслось от злости. Во взгляде сверкала часть Олега, способная на убийство. Лине стало по-настоящему страшно. Взгляд этот был ей знаком. Она нередко видела его в детстве у пьяного отца. Взгляд – предвестник безжалостной и напрочь лишенной справедливости физической расправы. Невольно окунувшись в свое прошлое, она вновь почувствовала себя беспомощной маленькой девочкой в ступоре. Глаза наполнились соленой водой, как единственный возможный ответ в подобной ситуации.
Олег сдерживался от большего, но пальцы его больно впивались в нежную кожу, а ноздри ходили ходуном.
– Но зато он тебя целует, да? – шипел он сквозь оскал, – Вот он-то тебя целует. Круглосуточно. С африканской страстью.
Лина не смела пикнуть.
– Как он тебя, а?! – гаркнул он, тряся девушку.
Она чувствовала на себе брызги его теплых слюней.
– Облизывал всю? По-быстрому трахал? Или долго? Сосала ему?
С каждым предложением он словно окатывал ее свежеприготовленным горячим чаем. И ошпарившись, она все же пришла в себя. Вышла из ступора. Грубо отшвырнула его руку:
– Ты что, блять, возбуждаешься еще от этого?
– Втроем не предложу, извини!
– Извращенец!
– Шлюха!
– Больной!
– Причем дешевая шлюха! Бесплатная! Такая, как это… – мужчина с брезгливостью подбирал слова, – социальная. Гуманитарная помощь юродивым.
Лина, больше ничего ему не отвечая и не слушая, схватила сумку и в спешке забросила туда щетку, пасту, косметичку, белье и первое попавшееся платье.
– К нему поедешь?
На это она все-таки ответила честно:
– Я даже понятия не имею, где он живет.
И под очередные остроты Олега выскользнула за дверь. А сев в машину она разревелась, как ребенок, громко, навзрыд, то успокаиваясь, то заводясь по новой, как от изводящих, волнами накатывающих приступов тошноты.
В понедельник Лина приехала на работу из гостиницы, где на время остановилась. Она с досадой посмотрела на пустующий салон синей Volkswagen Polo. Никто ее на парковке не встречал. С ней остались теперь только кошки, расцарапывающие изнутри грудную клетку. И не предъявишь вроде ничего…но под ложечкой сосало.
В выходные она все-таки писала Роме. Даже говорила, что скучает. И звала встретиться. Ответил сухо, что занят. Без подробностей.
Блять.
Сука.
Рома к ней не заходил. Не заходил. И снова не заходил. Она посмотрела на часы – три минуты прошло от начала рабочего дня. Этот адский день никогда не закончится…
– Оль, будь добра, кофейку…
Минуты длились бесконечно. Часы – тем более. Она не могла собраться с мыслями и приняться за работу. Все мысли были заняты им. Она держала в руках документы, принимаясь читать одно и то же место десятый раз. Но ничего не удавалось разобрать, пока в голове крутился калейдоскоп из его фраз:
Любимая моя. Только сейчас, когда мы снова встретились, почувствовал себя по-настоящему живым. Такое теплое чувство. Но мы ведь стоим сейчас рядом. Вместе. Вместе. Вместе. Как скажешь, моя госпожа.
Она нервно хихикала, одновременно силясь не заплакать. Положила себе целую стопку пустых листов А4 и сминала их один за другим, не в силах выключить навязчивое радио в голове.
Запала ты мне в душу, Ангелиночка… Мне очень стыдно за то, что я делал. Не заслуживаю прощения. Я скучал по тебе. Люблю, когда ты злишься. Теперь можно обнять? Я постоянно хочу тебя…
Каждое слово пронзало ее сердце, как шпажка, нанизывающая креветку, которой должно быть зажаренной на открытом огне.
За что это он ей? Он ее ненавидит? Он ей мстит? Она сделала ему что-то плохое?
Мутило. Мутило его словами, его возбужденными взглядами, горячими прикосновениями и седьмой чашкой кофе.
Моя, моя, моя! Твоя, твоя, твоя…
Воспоминания отзывались болью в солнечном сплетении, заставляющей ее складываться пополам.
Она его чем-то обидела, отпугнула? Он чего-то боится? Не потянуть ее?
Нет, нет, нет! Нельзя его оправдывать! Она кривилась мучениями.
На секунду она расправилась жесткой бамбуковой веточкой, обретая почти ясный взгляд и пытаясь осознать, что на самом деле происходит.
