Ознакомительная версия.
2
Мы с Иркой откровенно напились. Вернее, сидели и напивались. Сидели на ее даче и напивались. Иногда мы умели это по старой памяти. Когда кому-то из нас было хреново, мы садились и пили. Такое случалось, надо сказать, и когда бывало хорошо — слишком хорошо, чтобы просто так это хорошо выносить.
Но теперь было плохо. Очень плохо. Мне.
Олег исчез.
Через день после нашей поездки в офис, в понедельник. Он уехал утром, как я думала, зондировать свой банковский счет. Впрочем, так он и сказал.
Часам к шести вечера я начала беспокоиться, почему он ни разу не позвонил, и позвонила сама. К удивлению, я обнаружила его телефон, издающий приджазованный Groovy Blue, в кожаной папке на замке, лежащим поверх каких-то бумаг. Папка, в свою очередь, лежала, не замеченная мной, в прихожей, под висящей на вешалке одеждой. У меня сразу екнуло сердце: это неспроста, такие люди не забывают свои мобильные телефоны и деловые бумаги. Восприняв это как знак, оставленный Олегом, я, разумеется, сразу к Ирке.
Трубку поднял Васька. Это было то, что нужно.
— Вась, привет. Тебя-то я и хочу!
— Ой, я еще душ не принимал… — начал было стебаться Вася.
Но мне было не до шуток.
— Скажи, если деловой человек оставляет свой мобильный… не забывает, а оставляет, и оставляет папку с деловыми бумагами, что это может означать?
Я не была уверена, что он понимал в таких вещах — слишком все мы были далеки от подобного рода реалий.
— Это означает полную фигню, — тем не менее уверенно сказал Васька.
— Конкретней!
— Ну, как бы это помягче…
— Мне не надо мягче! — Я кричала на него.
— На дело поехал.
— На какое?
— На важное…
— Вася!.. Я сейчас убью тебя! На какое дело?!
— На разборки.
— Логика?
— Оставил все, чтоб не ставить никого под удар… в случае неблагоприятного исхода…
— Что мне делать?!
Разумеется, с Васькой мы и словом не обмолвились о моем внезапном романе, но я была абсолютно уверена, что он знает не меньше того, что знает Ирка, — так уж мы привыкли жить.
— Не паниковать — первое. Ждать — второе.
— Я умру!
— Выпей чего-нибудь и засни.
— Это ваш мужицкий принцип — спрятал голову в песок…
— У тебя есть варианты?
— Нет, — захлюпала я. — Потому и звоню-у-у-у…
— Во! Пореви — это уже ближе к делу! А ты говоришь, нет вариантов… Сейчас Ирку дам.
Я пробулькала Ирке то же, что и Ваське.
— Кошмар! — резюмировала она. — Вась! Машина под окном? — крикнула она в глубины своей квартиры. — Сейчас буду. — Это уже мне.
Ирка водила свой жигуль очень лихо — в смысле мастерски. Я тоже владела рулем, но, в отличие от нее, не любила этого дела. Поэтому, когда мы с мужем решали, что кому, я сразу сказала, что наш «опель-рекорд» мне не нужен. Был бы это «жук», добавила я, я бы еще подумала.
Она примчалась через пятнадцать минут.
Мы покурили, попили чаю с ее свежеиспеченной и теплой еще шарлоткой, я немного поревела, Ирка поуспокаивала меня, как могла, и вернулась в семью.
Прошла неделя. Я жила на автопилоте: занятия в институте, абитуриенты дома, перевод искусствоведческой статьи в каталог и научной — в журнал.
Мои чуткие друзья решили не оставлять меня одну и забрали на выходные — а их свалилось целых три дня по причине праздников — на свою дачу. На ту самую дачу, уезжая с которой я была подобрана на большаке Олегом…
И вот мы сидим и потягиваем водку.
После сорока мы как-то незаметно отдали предпочтение этому чистому — в отличие от сомнительного происхождения вин — напитку. А вином пробавлялись лишь по случаю, когда позволял кошелек, и покупали что-нибудь подороже и пофранцузистей — дабы не рисковать здоровьем.
— Вернется, — в который раз сказала Ирка. — Кишками чую, вернется, — добавила она для убедительности.
— Когда?! — возопила я в небо. Получилось, правда, в дощатый потолок.
— Когда надо, тогда и вернется. — Это должно было служить успокоением для меня.
— А мне надо сейчас.
— Это тебе надо. А ему не надо…
— Почему это ему не надо?
— Потому, что оканчивается на «у»…
— Нет, договаривай! — лениво завелась я.
— Да ладно… Расскажи лучше, что в нем такого? Он что, лучше твоего Сережки?
— При чем тут Сережка? — Сережка — это мой муж. Бывший, разумеется.
— По Сережке ты так не убивалась.
— С Сережкой просто все кончилось. Чего убиваться-то?
— Ну ладно, а тут что?
— Тут любовь.
— А-а… Любовь… Тогда понятно…
— Все-то тебе понятно…
— Ну а чего ж непонятного? И он конечно же… — Ирка чиркала отсыревшей спичкой по отсыревшему же коробку, обе наши зажигалки разом, не сговариваясь, издохли. — И он конечно же волосатый…
— Да! Он конечно же волосатый!
— Ф-фу!.. Какая гадость! Что у тебя за вкус!.. Всегда удивлялась…
— Дура ты. Что такое гладкий мужик? Это ж баба, а не мужик. А у моего запястья даже с внутренней стороны волосатые…
— И грудь, конечно…
— Конечно.
— И живот…
— Еще как.
— Ф-фу!.. Какая гадость.
— А ты пробовала?
— Что?
— Ну… волосатую грудь пробовала?
— Бе-е-е… меня сейчас стошнит!
— Нет… у тебя дефект, ей-богу! Может, ты розовая?
Ирка, так и не прикурив свою замученную сигарету, заплакала.
— Ты что? Ир?
— Ничего… — хлюпнула она.
— Ну ладно тебе. — Я попыталась высечь для нее огонь, но у меня тоже ничего не получилось.
Я поднялась и неровной походкой пошла к буфету. К счастью, там лежала упаковка спичек. Они загорались на раз.
Ирка раскочегарила сигарету и сказала: налей.
Я налила. Бутылка закончилась. У нас, конечно, было с собой еще, но эту-то мы вдвоем…
Мы выпили и закинули в рот по куску соленого хрустящего — из прошлогодних Иркиных заготовок — огурца. У нее всегда отменные огурцы и помидоры. И всегда — до следующего урожая.
Она прожевала и посвежевшим голосом сказала:
— Это я просто тебе завидую…
— Да ладно… престань…
— Да. Завидую. У меня ж женского счастья так и не было… — И вдруг завыла в полотенце. Я переждала этот короткий приступ.
— Идиотка. Сама себя урыла, — сказала она с совершенным французским прононсом. — Сначала пеленки с кандидатской вперемежку, потом гарнитуры, потом дача, машина… вот эта вот… — она ткнула пальцем на видневшийся в окне капот, — вот эта вот великолепная «семерка». Почему нас не учили быть женщинами?.. Вот тебя учили?
Ознакомительная версия.
